Храм Духа Святого - Фланнери О'Коннор

перевод В. Голышев

Угрюмый, сонный ребенок стоял посреди темной комнаты, а отец натягивал на него клетчатое пальто. Правый рукав не налезал, но отец кое-как застегнул пальто доверху и подтолкнул мальчика к приоткрытой двери, откуда к нему протянулась бледная, веснушчатая рука.

— И одели-то его не по-людски, — раздался громкий голос с лестничной площадки.

— О Господи… так оденьте его сами, — буркнул отец. — Наверно, и шести еще нету. — Он был в халате и босиком.

Он хотел закрыть дверь за мальчиком, но в двери стояла она — конопатые мощи в гороховом пальто и фетровом шлеме.

— А деньги на троллейбус? Ему и мне, — сказала она. — В оба конца.

Он пошел в спальню за деньгами, а когда вернулся, она с мальчиком стояла посреди комнаты. Она осматривала обстановку.

— Окурков-то, окурков — не продохнуть. Не дай Бог мне тут за тобой присматривать, в два счета угоришь, — заметила она, с силой одергивая пальто на мальчике.

— Вот вам мелочь, — сказал отец. Он подошел к двери, распахнул ее и стал ждать, чтобы они вышли.

Пересчитав деньги, она сунула их в пальто и подошла к висевшей над проигрывателем акварели.

— А сколько времени — это мы знаем, — сказала она, вплотную разглядывая изломанные, пронзительных цветов плоскости, расчерченные черными полосами. — Невелика премудрость. Смена у нас с десяти вечера и до пяти, да на трамвае час.

— Ну да, конечно, — сказал он. — Так мы ждем его вечером, часов в восемь-девять.

— Может, позднее, — сказала она. — Мы на реку пойдем. Там нынче будет исцеление. Этот проповедник редко заглядывает в наши края… Не стала бы я деньги платить за такое добро, — заметила она, кивнув на акварель. — Сама бы лучше нарисовала.

— Хорошо, миссис Конин, до вечера, — сказал он, барабаня пальцами по двери.

Из спальни послышался вялый голос:

— Принеси мне пузырь со льдом.

— Никак хворает его мамочка? — сказала миссис Конин. — Вот беда-то. А что с ней?

— Мы не знаем, — пробормотал он.

— Попросим проповедника за нее помолиться. Он многих исцелил. Преподобный Бивел Самерс. Ей бы самой к нему сходить.

— Может быть, может быть, — сказал он. — До вечера. — И ушел от них в спальню.

Мальчик смотрел на нее молча; из носу у него текло, глаза слезились. Ему было года четыре или пять. Лицо у него было длинное, с торчащим подбородком, а глаза — широко расставленные и опухшие. Он казался терпеливым и бессловесным, как старая овца.

— Он тебе понравится, наш проповедник, — сказала она. — Преподобный Бивел Самерс. Ты только послушай, как он поет.