Джума-мечеть — из самых крупных: в ней одновременно могло молиться не помню точно сейчас сколько, но очень много человек — не меньше, чем в большом современном кинотеатре. Убранство мечети было необычайно просто — никакого убранства. Серая каменная некая купель в центре и колонны, резьба которых кружевна и необычайно искусна. Эти колонны — история и гордость храма, тринадцать из них были девятого века. Я их потрогал, эту тысячу лет.
День для посещения оказался очень примечательным, первым. Вчера мечеть освободили от мебели. Здесь был склад горторга. Сегодня, уже при мне, выметали последнюю кучу сора. "На семи машинах мусор вывозили"! — сказал старик, любовно выметавший остатки. Стучали топорами плотники, устанавливая столбы на место недостающих колонн. Когда мы выходили, я заметил у дверей последние остатки горторга: несколько спинок от никелированных кроватей, что с шишечками… Каждая ножка была забинтована промасленной бумажкой. Прислонены они были к резной колонне девятого века, ни во что не обернутой.
Так у нас тут все — одни склады! — сказал Негудбаев. — Горторг— это проблема заповедника. Вы бы о ней написали. Есть решение освободить территорию от складов, а хранить все равно негде. С тех пор как началась антирелигиозная пропаганда, горторг ни одного склада не построил.
А раньше-то где хранили? — вслух подумал я.
Когда палка в землю втыкается, куда земля девается? — шутил Негудбаев.
Поговорили об Алакула-хане.
После темноты мечети нас ослепило солнце, мы рассмеялись — ни с того ни с сего обозначилась перемена и что-то кончилось. Оказалось, что нам тут больше делать нечего, Негудбаев все осмотрел, что ему было надо. И мы пошли, пошли, миновали обрезанный минарет…
Тут нас нагнал оборванный мальчик, мягко говоря, загорелый до черноты. Было он бос и смел. Он рассказывал свой взволнованный рассказ так быстро, так по-узбекски… Негудбаев посуровел.
— Безобразие… — сказал он. — Молодец, Аман! Это один из наших дозорных, — пояснил он мне. — Его территория— колхоз имени Дзержинского. У него отец рыбак. Недавно помер… Аман! — И он спросил его по-узбекски.
— Помер тринадцатого февраля, говорит… Хороший мальчик. Беги! — он ласково подтолкнул Амана, и тот побежал. — Между прочим, дядя его отца был писарем хана. Он еще жив.
— А в чем дело-то?
— Там у них по соседству дворец Палван-бея, так они оттуда резные колонны работы народных мастеров растащили на столбы в хлопкосушилке. А вот и хорошо, мы у них реквизуем и в Джума-мечеть приспособим…
