Наступил ноябрь 1962 года, и Твардовский гордо прогуливался по ЦДА, держа 11-й номер «Нового мира», и все говорили: мол, еще не ясно, какая вещь острее — «Один день Ивана Денисовича» Солженицына или «По обе стороны океана» Виктора Некрасова. И вдруг — выставка в Манеже, Хрущев топает ногами на наших лучших художников, обзывая их «пидарасами»…
«Юность» проявляет трогательную заботу. Достают мне бесплатную путевку в Дом творчества «Ялта» — дескать, уезжай от греха подальше, не мозоль глаза в Москве. Я сижу в Ялте, пишу новую книгу — «Частная жизнь капитана „Летучего голландца“» (кстати, нигде и никогда не опубликованную). В конце декабря получаю телеграмму на красном бланке — «Правительственная»: вызывают в ЦК партии на совещание молодых писателей. Звоню в «Юность», там крик: «Ни в коем случае не приезжай, знаем твой язык, — что-нибудь ляпнешь на совещании, и цензура снимет повесть». Я остался в Ялте. С тех пор меня ни на какие встречи на высшем уровне не приглашали.
Сижу в Ялте. Звоню каждый день в редакцию. Меня успокаивают: «Всё в порядке, первый номер журнала с „Апельсинами из Марокко“ Аксенова уже в продаже, ты твердо стоишь во втором, февральском». И все-таки что-то я заподозрил, купил билет на самолет, прибежал в «Юность». В кабинетах пусто. Куда все подевались? Иду в кабинет главного. На большом столе разложены гранки моей повести, и вся редакция, во главе с Борисом Николаевичем, что-то лихорадочно вычеркивает и вписывает. Увидели меня. Немая сцена. «Не ждали»…
Не помню подробностей. Кажется, меня вытолкали из кабинета. И к гранкам не дали притронуться. Аргументировали так: журнал горит, срывается график. «Ты не понимаешь, какая обстановка, лишь испортишь все дело!» Я предлагал передвинуть повесть в третий номер, чтоб я смог прочесть все их художества. Ответили: «В третьем номере повесть не выйдет».
Между прочим, поразительное чутье. Действительно, после встречи партии и правительства с творческой интеллигенцией 6 и 7 марта даже отпечатанный тираж журнала с моей повестью пустили бы под нож.
О том, как отреагировали читатели на «Первый день Нового года», Владимир Батшев рассказал в своей статье. Официальная пресса реагировала иначе. Правда, мне было далеко до Аксенова, Вознесенского, Хуциева и Евтушенко — их советские газеты клеймили в каждом номере. Но меня тоже не забывали.
Минул год. Хрущевская оттепель выдохлась. Тем не менее у Хрущева была своя логика, вернее, отсутствие таковой. Опять началось какое-то шевеление в верхах, и в редакции «Юности» мне посоветовали: «Напиши письмо в ЦК». Я написал. Ни ответа ни привета. Вдруг звонит мне Лесючевский. Кто такой Лесючевский?
