В Гослитиздате мне заплатили стопроцентный гонорар за однотомник, но книгу издавать отказались.
Я понял, что моя литературная жизнь в Советском Союзе закончена. Рукописи, которые скопились в моем столе, просто нельзя было показывать в редакциях. Двери «Пламенных революционеров» тоже захлопнулись, ибо хитрые писатели (и я в том числе) разобрали интересных зарубежных и исторических персонажей и в списке, утвержденном ЦК, остались лишь партийные функционеры позднего советского периода. Писать о них означало повторять официальную пропаганду, ложь и умолчания.
И я понял, что надо уезжать. Сейчас у меня хватит сил и решимости начать новую жизнь на «проклятом Западе», а года через два…
Как ни странно, я не боялся умереть с голоду в Москве. V меня складывалось впечатление, что наверху решили: дескать, после всех запретов и проработок Гладилин взялся за ум, усвоил правила игры, и его можно использовать. Ей-богу, я был уверен, что, если бы я даже ничего не писал (особенно если бы совершенно прекратил писать), меня бы постепенно начали двигать по административной лестнице. Более того, если бы я сидел тихо в президиумах и надувал щеки, то в конце концов получил бы какой-нибудь журнал. Вот ввели же в жилищную комиссию и дали ордер на трехкомнатную квартиру…
Еще одно обстоятельство подстегнуло меня. После того как вышли «Сны Шлиссельбургской крепости», мне позвонил Виктор Николаевич Ильин, фигура известная. О нем я уже рассказывал, так что не будем повторяться. Итак, звонит Ильин, секретарь по оргвопросам московской писательской организации, и говорит: «Вас хочет видеть Сергей Сергеевич Смирнов». А Сергей Сергеевич Смирнов, автор «Брестской крепости», — уважаемый человек, первый секретарь Московского отделения Союза писателей. Я прихожу в его кабинет, там сидит и Ильин. Обычно в этот кабинет писателей вызывали, чтобы пропесочить, а тут Смирнов чуть ли не в любви ко мне объясняется. Он, мол, всю ночь читал мою книгу, совершенно потрясающая книга, в общем, выдал мне массу комплиментов за «Сны Шлиссельбургской крепости». А потом Сергей Сергеевич говорит: «Толя, мы перед вами виноваты. Я знаю, что вы пишете много, знаю, что современные вещи у вас не печатаются. Но поймите, вот не с кем сейчас в ЦК разговаривать. Нет человека, который там решает, понимаете? Подождите немного, как только появится человек, который решает, я специально поеду, я буду говорить о вас, у вас все будет хорошо». Ну, раз начальство так обласкало, то даже суровый Ильин разулыбался. Я выхожу из кабинета в приподнятом настроении — доброе слово и кошке приятно. Ильин меня провожает, обнимает в дверях и шепчет на ухо: «Толя, рукописи все небось уже за границу переслал?» Я отвечаю: «Виктор Николаевич, о чем вы говорите, какие рукописи?» Я и раньше догадывался, что, конечно, ему известно, что я дружу с Сахаровым, что я бываю у Сахарова, и вообще, вся разработка на меня у него есть.
