Елена удрученно молчала. Арбенина встала, прошла в кухню и снова вскипятила чайник. Вернувшись в комнату с кипятком, она налила себе и Елене горячего чая, Елене положила сахар, себе добавила несколько капель молока.
– То, что вы говорите, бесчеловечно, – наконец выдавила Елена и снова заплакала. – Я не могу и не буду так думать. Каждый человек имеет право прожить столько, сколько ему отмерено судьбой, и ни днем меньше.
– Ты лжешь. – Голос Арбениной внезапно стал жестким и недобрым. – Ты лжешь сама себе и мне. Не надо. Ты на самом деле так не думаешь. То, что ты говоришь, правильно по сути, и я не взялась бы с этим спорить, но это не твои мысли. Ты так не думаешь, – повторила она чуть громче.
– Но…
– На самом деле ты думаешь только о том, что не хочешь потерять мужа и похоронить его. Ты этого боишься. И прячешься за слова, которые услышала от других людей, и рассказываешь мне, как мечтаешь посвятить всю оставшуюся жизнь уходу за безмолвным паралитиком. Это ложь, трусливая ложь. Ты этого совершенно не хочешь. Ты просто не хочешь потери.
Елена вскинула голову, и слезы, до этого капавшие со щек прямо на стол, потекли по шее за воротник черной футболки.
– Да, – сказала она с вызовом, – я не хочу потерять мужа. Это что, плохо? Это предосудительно? Я вас не понимаю, Евгения Федоровна.
– А я тебе сейчас объясню, – мягко проговорила актриса. – Бояться и не хотеть потери – нормально. Но не нужно пытаться обмануть себя и заменить одну огромную боль другой, еще большей. Я много теряла, деточка, и скажу тебе, что боль от потери не проходит никогда. Это иллюзия, это миф, что она со временем проходит. Не проходит. Да, она становится менее острой, она слабеет, хиреет с течением времени, но остается с человеком до самого его конца. Но самый острый, самый болезненный момент, момент, когда теряешь и прощаешься, быстротечен. Тебе кажется, что ты не можешь дышать, не можешь жить, не видишь и не слышишь ничего вокруг – и вот проходит день, два, три, неделя, месяц, и ты с удивлением обнаруживаешь, что ты жива, дышишь, видишь, слышишь. И даже ходишь на работу и решаешь какие-то вопросы. И телевизор смотришь. Все можно пережить, поверь мне. Потому что чужая смерть и потеря – это не что-то особенное, это атрибут, имманентно присущий любой человеческой жизни. Так к этому и надо относиться. Больно, страшно, невыносимо – но со временем ты приходишь в себя. А вот если ты собираешься тридцать лет ухаживать за мужем и жить непонятно на какие доходы – тут картина совсем другая. Тут боль постоянная, одинаковая, не ослабевающая, напротив, с годами усиливающаяся, потому что, конечно, ты привыкаешь, но и трудности накапливаются. Ты, вероятно, рассчитываешь, что тебе будет помогать мама Льва Алексеевича, но она ведь уже очень немолода. Ну, год, ну, два, а потом? У вас, наверное, отложены какие-то деньги, и ты сможешь на них жить, но они кончатся – и что потом? Ты еще очень молода, и здоровье у тебя отменное, но пройдет десять лет, пятнадцать, у тебя появятся проблемы, тебе станет все труднее ухаживать за мужем, и ты невольно начнешь проклинать и собственную жизнь, и жизнь своего обожаемого мужа, которая все никак не закончится и не даст тебе наконец вздохнуть полной грудью. Ты этого хочешь?
