— Сырости мало.
— По-твоему, на моей пашне сырости меньше, чем у тебя?
— Как можно, много меньше.
Рассердился я, взял его лошадь за повод, завел в свой начинавший всходить посев и приказал ему пахать.
— Да что же посев-то гадить?
— Ничего, — отвечал я, — не посев дорог, а правда дорога.
Запустил Петр соху в мой посев и достал не сырую землю, какой была его, а чистую грязь.
Петр ничего не сказал, только тряхнул головой и повел свою лошадь с моего загона. Чрез некоторое время зашел с крестьянами разговор об осенней пашне.
— Не годится, — заявил Петр, тряхнув головой и угрюмо уставившись в землю.
— Почему не годится?
— Сырости мало.
— А ты забыл, как грязь достал в моей пашне?
— Ну так что ж? Год на год не приходится.
— Ну так я теперь каждый год буду заставлять тебя пробовать мою осеннюю пашню, — рассердился я.
И действительно на другой год после этого спора загнал я его на свою пашню и заставил пробовать.
— Ну что, и в этом году сырое?
— Ив этом сырое, — отвечал улыбаясь, Петр.
— Вот как лет десять подряд заставлю я тебя пробовать сырость моей пашни, так небось и детям закажешь, что осенняя пашня сырее.
Белов, Синицын, Леруа и Чеботаев. — Заглазное хозяйство купцов и дворян. — Соседние деревни — Успенка и Садки.
Для полноты очерка считаю необходимым коснуться окружающих меня землевладельцев. Одним из ближайших моих соседей был Белов. В момент моего знакомства с ним ему было пятьдесят три года. Около пятнадцати лет тому назад он приехал в свое имение и начал энергично хозяйничать: осушил большое болото, превратил его в пахотное поле, засеял льном, потом коноплей, завел систему и порядок в вырубке леса, выделывал из него столярный материал — доски, фанерки и прочее, устроил очень остроумную мельницу.
Но все эти улучшения в конце концов расстроили его дела. В одном недостаток опыта и знания, в другом отсутствие сбыта, в третьем отсутствие поддержки, кредита привели его почти к безвыходному положению. Для того чтобы существовать, необходимо было отрешиться от всех занятий и нововведений. Каждая копейка была на счету, и требовалась крайняя осмотрительность в расходовании ее, под страхом очутиться на улице без всяких средств. Выбора не было — и Белов решил побороть себя. В свое время, говорят, это был живой, энергичный человек. Все это давно прошло. Теперь он производит подавляющее впечатление — заживо погребенного. Он почти не выходит из своего кабинета. Временами он точно просыпается, на мгновение увлекается, но сейчас же спохватывается и испуганно спешит замкнуться в себе. Отношение его к окружающему миру мрачное и безотрадное. На мужика он смотрит как на страшного, непонятного зверя, от которого можно всего ждать. Будущее рисуется ему так безотрадно, что он об одном только просит бога, чтобы ему не пришлось дожить до того, что будет. Он холостяк и, говорят, пьет.
