Ему вспомнилось, как он рисовал иногда в часы досуга, набрасывая грифелем на доске разные фигуры, цветы, листья, деревья, животных, человеческие головы. Часто он подолгу занимался этой игрой и, случалось, создавал, подобно маленькому творцу, причудливые существа, пририсовывал чашечке цветка глаза и рот, из пучка листьев, распустившихся на ветке, выписывал фигуры, рисовал дерево и наделял его головой. Эта игра часто очаровывала его, доставляла ему счастливые мгновения, он мог творить чудеса, тянул линию и не знал, что получится из начатой фигуры — листок дерева, рыбий рот, лисий хвост или брови человека. Вот так бы уметь превращаться, подумал Златоуст, как превращаются линии на грифельной доске! Он с удовольствием превратился бы в дятла, на денек, а может, на месяц, жил бы на верхушке дерева, поднимался бы по гладкому стволу, стучал бы крепким клювом по коре, опираясь на перья хвоста, говорил бы на языке дятлов и доставал из коры вкусные вещи. Радостно и громко постукивал дятел по звонкому дереву.
Много животных встречалось Златоусту в лесу. Он натыкался на зайцев, при его приближении они внезапно вылетали из кустов, пристально взглядывали на него, поворачивались и стремглав убегали, прижав уши и показывая белое пятнышко под хвостом. На маленькой опушке он обнаружил длинную змею, она лежала и не убегала, это была не живая змея, а только ее чешуя, он взял ее в руки, чтобы полюбоваться красивым серовато-коричневым узором на спине, солнце просвечивало сквозь змеиную кожу, тонкую, как паутина. Видел он и черных дроздов с желтыми клювами, они испуганно останавливали на нем черные кружочки глаз и улетали, держась ближе к земле. Встречалось много красногрудок и зябликов. В одном месте в лесу попалась яма, небольшая лужа зеленой, непрозрачной воды, по которой стремительно, как одержимые, носились длинноногие пауки, занятые какой-то непонятной игрой, а над водой порхали несколько стрекоз с темно-синими крылышками. А как-то под вечер он увидел нечто — точнее, не увидел ничего, кроме колебания потревоженной листвы, но услышал, как трещат сучья и хлюпает под ногами влажная почва, — какой-то огромный, почти невидимый зверь яростно продирался сквозь кустарники, может быть, олень, может быть, дикий кабан, он не знал. Долго еще стоял он, оправляясь от испуга, и тревожно прислушивался к шуму бегущего животного, прислушивался с сильно бьющимся сердцем и тогда, когда все давно уже стихло.
