«Разве толстыми становятся от долгой борьбы?» Но в конце концов шаман вылечивал заболевшего, и тот не жалел, что обратился к нему.
Трудно было усомниться в его могуществе, видя, с какой злостью мечется он по шатру, гоняясь за болезнью, а поймав ее, тащит к выходу, осыпая ударами дрыгалки — короткой дубинки, освященной кровью белого оленя, пока наконец не выбрасывал в снег под облегченные вздохи всех присутствующих.
Многие уверяли, что они тоже видели болезнь собственными глазами, когда шаман тащил ее к выходу, и она, сопротивляясь изо всех сил, забывала, что должна быть невидимой, и являлась во всем своем отвратительном виде и бессилии за мгновение до того, как ее выбрасывали на снег.
Чтобы болезнь не вернулась, Кыкват давал пить больному настои из колдовских растений, которые сам собирал в тундре летом, много горячего чаю или заставлял укрываться семью шкурами неезженых оленей, или растирать тело жиром нерпы пополам с жиром евражки.
Вот почему, несмотря на все проделки, жители селения уважали Кыквата. Ведь не только из окрестных селений, а даже из других земель приезжали к шаману и просили изгнать болезни. А самое главное — очень важные люди приезжали, даже другие шаманы, и покорно шли в шатер Кыквата с различными дарами. Бывали дни, когда у его шатра собиралось пять-шесть богатых упряжек. Всех излечивал Кыкват, с любой болезнью справлялся.
Были даже болезни, которые ему приходилось изгонять, залезая на больного и выкручивая ему руки и ноги, выворачивая шею, выгибая хребет самым жестоким образом, так что в костях трещало и щелкало. Тогда из его шатра неслись пронзительные крики, которые вскоре сменялись облегченными стонами. Но такие болезни встречались редко, нападали только на важных людей, которые приезжали издалека.
— Наверное, не добрались еще сюда эти страшные болезни! — рассуждали охотники. — А может, холодно им здесь…
Подойдя к шатру Татая, атаман остановился и окинул жилище оценивающим взглядом.
Старая, дырявая покрышка. Плохо живут в этом шатре, очень плохо. «Почему людям нравится так жить?» — подумал он осуждающе.
Еще вчера Лайнэ прибрела к нему и, плача пронзительно, так что у Кыквата заныли зубы, просила изгнать болезни мужа. Она рассказала, что готова отдать за лечение десять шкурок голубого песца, хранившихся очень давно. Пусть не посчитает шаман плату слишком ничтожной — отдают они последнее.
После ее ухода Кыкват долго курил трубку и думал. Потом пришел Амек и заговорил о том, что решил взять Аинку третьей женой: Тама уже старая, а Хаткана слишком тощая, некому будет в долгую зимнюю ночь согревать его большой живот.
