— Наш-то в кралю свою влепился, — сказала она соседке, — а на родного ребенка и не поглядит.
Папу проводили, а через полчаса опять объявили тревогу, и посыпались черные зажигалки, и улицы потом все были черные.
На заре няня Дуня уложила Марианну спать и пошла занимать очередь за хлебом. Подурневшая от слез и страха Ангелина тоже прилегла. Но спали они недолго: появилась нянина крестница Нинка, крепкая, низкорослая, решительная девица, уборщица в парикмахерской.
— Хрёстной нету? — спросила Нинка. — Уезжаю я.
На Нинке надет был синий комбинезон, на голове плоский берет со значком Красного Креста. А косу свою в три пальца толщиной она в своей же парикмахерской и срезала.
— С госпиталем уезжаю, — объявила Нинка. — Присягу военную дала.
— Куда же вы едете? — спросила Ангелина.
— А кто же тебе скажет? Тайна.
И вдруг Нинка в упор тоже спросила Ангелину:
— А ты чего тут сидишь? Тело боишься растрясти? Вечером мимо их дома прошли машины, накрытые срубленными березками. В темном кузове белели забинтованные головы, руки. Уехала и Нинка. Няня Дуня, побелев лицом, шептала что-то и крестилась вслед.
На следующий день к ним пришел папин сотрудник. Он сказал, что для них троих есть места и чтобы они собирались ехать в эвакуацию.
Няня Дуня и Ангелина долго тихо разговаривали о чем-то в своей комнате. Потом до соседей донеслось нянино восклицание:
— Пущай я в своей деревне на печке с голоду поколею, чем мне гдей-то руки-ноги бонбой оторвет!
— Но ведь к вам в деревню могут прийти немцы, — пробовала возразить Ангелина.
— Не прйдуть! — уверенно сказала няня Дуня. — Мы от уезда сорок семь верст.
Тогда соседка, та самая, что утверждала, что Ангелина вышла замуж из-за прописки, отворила дверь в комнату и авторитетно сказала:
— Основное — что на вас теперь числится ребенок. А то вас, как не работающую одиночку, могли бы мобилизовать и услать куда-нибудь. С ребенком вас теперь никто не имеет права тронуть.
— А мы едем в эвакуацию, — решительно и даже весело объявила Ангелина.
Ей казалось, что ничего страшного впереди уже не будет.
2
В Муроян Ангелина и Марианна попали к концу первого военного лета. В вагоне рядом с ними ехал красивый полный мужчина в полувоенной одежде, так туго опоясанный широким желтым ремнем, что живот у него вылезал, как у няни Дуни лезло из кастрюли пирожковое тесто.
Он очень оживленно беседовал с Ангелиной, угощал ее папиросами «Тройка», она отказывалась, но все-таки попробовала закурить. Они разговаривали, вспоминали довоенную жизнь, что-то спорили насчет музыки и театра и громко смеялись. Даже когда остальные ложились спать. Так что их в конце концов попросили считаться с окружающими. Одна пожилая, замученная дорогой женщина сказала им очень зло:
