— Ну их всех к шуту! — сердито-равнодушно огрызнулась Шурка. — Какие не рыжие! На самих посмотреть не на что.
Характер у Шурки был не из веселых. Но иногда на нее находила светлая минута, и она вдруг в разгар смены начинала петь. Пела негромко, но звучно. Сразу смолкало десятка два молотков, и работницы прислушивались.
Шурка исполняла всегда любовные песни, удивляя слушателей и неожиданным содержанием, и особым томным южнорусским выпевом.
Я не знаю, я не знаю, что со мною,
Что волнуить грудь мою…
Почаму мне, почаму мне нет покою,
Почаму я все пою…
— Шурка, это какая же песня? — спрашивали любопытные.
— Заграничная, — спокойно отозвалась Шурка. — По радио вчера пели. А вы работайте, работайте! Чего руки-то спустили?
Самой ей пение работать не мешало, словно голос ее существовал совсем отдельно от угловатого тела и длинных, ухватистых рук.
— Я вся как есть для работы уродилась, — сказала она Марианне. — А ты другая. Ты для труда не подходишь.
— Почему же я не подхожу? — тревожно спросила Марианна. — Ведь я же работаю… Мне скоро разряд повысят.
Шурка озабоченно вздохнула:
— Что разряд! Моя такая задача, чтобы тебя на чистое место устроить. В ателье, что ли, или на общественное питание.
…День в декабре кончался рано. Уже в четыре ложился серый сумрак. По соседству в электроцехе прерывисто стучало динамо и гудел угольный котел.
Шурка скинула с верстака цилиндр для ведра и принялась за следующий. Черные от железа, большие ее руки ни на минуту не останавливались.
— Нечего тебе со всякой шпаной связываться, — решительно сказала она Марианне, имея в виду ее знакомство с Зорькой. — Здешние ребята все хитрованцы. Только и смотрят интерес свой справить. Я тебе жизнь губить не дам.
Шурка была искренне убеждена: самое страшное, что может быть в жизни, — это если парень обманет девку. После этого хоть не живи.
Кто-то из работниц, перекрывая грохот молотков, крикнул:
— Шурка, зубило мое не брала? Что за дьявол, все из-под рук прут!
— Ну тебя к шуту! — равнодушно отозвалась Шурка. Однако вынула из фартука зубило и послала Марианну: — На, снеси ей. Пусть в другой раз рот не разевает.
Когда Марианна отнесла зубило, прерванный разговор возобновился.
— Этот парень тебя и насчет соли выпытывал?
— Да…
— Вот чалдон проклятый! А пусть он скажет, как нам жить, если он такой умный. Сам-то небось сало ест.
— Ну, какое сало! — возразила Марианна. — Он же один работает, и у него больная мама.
— Тем более сочувствовать должен.
