— А то, желаешь, я к тебе прибегу? — предложил он. Марианна как будто смутилась:
— Да нет, не надо.
— Боишься, что ль, кого?
— Я не боюсь, а так… — уклончиво сказала Марианна. Но Зорька не унимался:
— В кино бы сходили. А то, может, у тебя другой парень есть?
Он готов был задать еще много вопросов, но тут пожаловала его мать.
— Гли-ка, гости! — сказала она тоненьким, певучим голоском. — Никак сынок мой сударушку себе привел?
— Чего болтаешь? — сурово и смущенно оборвал Зорька.
Мать уселась возле Марианны.
— Глазычки-то какие ясные! А тельца-то нету… Сирота небось? Не досыта кушаешь?
Зорька воспользовался моментом и попросил:
— Сварила бы чего-нибудь. Дело-то к ужину.
— А ково варить-то? — улыбнулась мать. — Неково, сыночек, варить.
Зорька показал ей зайцев, уже оттаявших в тепле. Мать вздохнула.
— Ох, дайте вдове поправить на голове! Ведь его свежевать надо, а у меня и пальцы не слушаются.
Зорька досадливо махнул рукой.
— У нее сроду так, — обяснил он Марианне, выйдя вслед за ней в сени. — Больная она у меня. Ты возьми себе.
Он поднял за уши зайца в закровавленной шкурке и подал Марианне. Она неволько отшатнулась:
— У него еще глаза глядят!
Но она все-таки взяла этого зайца и с Зорькиной помощью упрятала в ситцевый мешок.
— Большое спасибо, — прочувствованно сказала она. — Мне даже неудобно, что вы отдаете… Разве заяц вам самим не нужен?
Зорька хотел проводить ее до самого Мурояна, но Марианна отказалась. Он все-таки постоял на дороге до тех пор, пока она не свернула за белый перелесок.
«Ну, говоруха! — улыбаясь, думал он. — Чудная!..»
На конном дворе Зорька принял ночное дежурство. Развесил чиненые хомуты, долил в поилку десяток ведер воды со льдом, чтобы к утру согрелась. Льдинки закружились, перемешались с плавающими соломинками, превратились в иголочки и растаяли. Зорька взял вилы, пошел в стайки. Там, в одной из них, белесой от пара, висел на подвесах его давний приятель, вконец одряхлевший сивый Бурай. Под глазами у мерина была слезная чернота, спина вогнулась, брюхо оплыло шаром. Ясно было, что Бурай свое отработал.
Но ни у кого рука не подымалась списать коня из жизни. Только мальчишки конюхи, пользуясь тем, что Бурай не ест, растаскивали его порцию овса по карманам.
Зорька нагреб в шапку отрубей, дал Бураю из своих рук. Но Бурай жевать не мог, зубы его хлопали.
— Эх, — мрачно сказал Зорька, — Бурай ты, Бурай! — И ответил на шумный, больной вздох коня тоже глубоким, тревожным вздохом: горько было думать, что не сегодня-завтра старого конягу оттащат в яму.
