Не успевала отзвучать вдали одна песня, как над новой группой ребят, только что вышедших из здания, быстрокрылой птицей взмывала ввысь другая, еще более задорная и звонкая песня:
Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая!..
Молодке люди, остановившись у ворот школы, слушали песни учеников и вспоминали то не столь далекое время, когда сами были такими же веселыми и жизнерадостными, как эти ребята.
— А все-таки школьные годы — самая лучшая пора в жизни, правда? — с сожалением сказала Наташа.
— Правда, — согласился Евгений.
— А вы как думаете, Саша?
Кожин сделал вид, будто задумался.
— Мне трудно оказать что-нибудь определенное. Но раз вы утверждаете… Спорить не стану. С вершины вашего возраста видней.
Наташа рассмеялась.
— А я… Я думала, вы станете спорить.
— Ну что вы!.. Разве я посмел бы.
И снова они смеялись. А Хмелев снисходительно улыбался. Своим видом он давал Наташе понять, что лично ему совсем не смешно от этой довольно плоской шутки. Но девушка не заметила иронии. Успокоившись, она предложила:
— Давайте погуляем немного, — и, не ожидая согласия, взяла своих друзей под руки.
Дойдя до остановки, они сели в автобус и поехали на Ленинские горы. Минут через тридцать они уже стояли на высоком берегу реки. Отсюда, с пятидесятиметровой высоты, город был виден как на ладони. Вдали рубиновым светом горели Кремлевские звезды. Над Москвой-рекой горбились мосты, а в притихшей, сонной воде отражались электрические огни.
Наташа как зачарованная смотрела то на предпраздничный, залитый огнями город, то на серебристый диск только что народившейся луны, который медленно скользил по темно-серому небосводу.
— Я никогда не думала, что отсюда открывается такая чудесная панорама! — продолжая любоваться предпраздничной Москвой и ночным небом, восхищалась Наташа.
— Ты разве никогда не была здесь? — спросил Хмелев.
— Никогда. Много раз намеревалась приехать, но так и не собралась.
— Знаменитое место. Здесь в 1827 году Александр Герцен и Николай Огарев поклялись посвятить свои жизни революционной борьбе.
— Верно. Только это было на год позже — в восемьсот двадцать восьмом, — поправил его Кожин.
— Может быть, ты и прав… — согласился Евгений и заговорил о музыке.
Здесь он был в своей стихии. По его словам получалось, что только музыка способна взволновать человека до глубины души, заставить его смеяться или плакать.
Кожин соглашался, что хорошая музыка действительно может раскрыть душевный мир человека, всколыхнуть самые сокровенные его чувства. Но разве только музыка способна на это?
