Не знаю, увидела ли ты меня, начала ли прислушиваться ко мне, изучать меня. Метерлинк говорил, что ум растения замедлен в веках. Меня это не устраивает. Я хочу, чтобы ты поскорей меня заметила, услышала крик боли, крик моего ужаса перед смертью, которому я не даю воли. Но, может, ты уже все знаешь?
Метерлинк сказал, что растение живет в мире, где не должно поручать себя какому-то сочувствию, никакой милосердной помощи. Это так?
Но известно, что ты лечишь. Значит, тебе дано сочувствие? Ты одна способна на помощь? Или таким способом ты спасаешься от уничтожения травщиками? А, Лиана?
Или, может быть, со времени Метерлинка «сознание» иных растений уже изменилось? И метерлинковский «рассеянный разум, всемирный ток» отложился, сконцентрировался в тебе?
Что мне делать, сестрица Лиана, чтобы ты помогла?
Мне кажется, что только ухаживая за тобой, я делаю не все...
У меня мало времени, Лиана, очень, мало, а мне, как и тебе, очень хочется жить...
На девятый день, лежа у дерева и глядя на неторопливый караван облаков, несших на спинах какой-то его синий июльский день,— у Ваганова была передышка и он гадал, какой именно это день,—случайным взглядом он заметил чью-то фигуру, выходящую из леса и направляющуюся к нему. Ваганов сел и чертыхнулся:— Кадет Биглер! Костыль! И здесь нашел! И здесь!
Это был Дьячков, целая местность, административный район в сознании Ваганова. Дьячков, человек без подбородка. Первого, основного подбородка у него не было, зато именуемый вторым напоминал подушку, в ней утопало лицо. Молодой и узкоплечий, высокий и раздобревший, он и ходил как-то бочком, кренясь и расставляя руки, словно боялся упасть. Однако Дьячков принял меры, чтобы крепче стоять на ногах!
В воображении Ваганова Дьячков рисовался рыбой, причем рыбой, смотрящей только вверх. Низ Дьячкова не интересовал; плавательный его пузырь был надут в расчете на верхний слой. Низ ему нужен постольку, поскольку вниз через него передавалось то, что задумали вверху. Он же служил—пока—проводником. Зато уж приказ проходил сквозь него быстро и, главное, безо всяких изменений, словно его спускали по трубе.
Дьячков был начальником, и можно здесь предположить, что Ваганов, и сам могущий стать начальником, за это его и невзлюбил. Нет!
Для начальника Ваганов был слишком независим и самолюбив. Давно зная за собой эти дурные качества, Ваганов о пути наверх, где грозы погуще и молнии похлеще, не заявлял, и мысли сделать его начальником ни у кого не возникало; возьмись Фрейд доказать Ваганову наличие некоего комплекса от гложущей неудовлетворенности или зависти, он бы и тут с ним жестоко поспорил.
