Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Он чувствовал себя так же неловко, как и я. В этот момент я услышала, что в дверь скребется моя собака, и, обрадовавшись тому, что нашлась новая тема для разговора, обратилась к принцу с просьбой впустить ее. Он встал и выполнил мое пожелание, потом вернулся. «Вы устали, — сказал он, — я пойду, а вы отдыхайте».
Нагнувшись, он поцеловал меня в лоб и вышел. Дело было сделано.
Спустя некоторое время пришла тетя и поздравила меня с помолвкой. Потом я снова легла в постель. Я еще не оправилась от болезни, у меня вновь поднялась температура.
Было решено не говорить о моей помолвке до тех пор, пока в первую очередь о ней не известят монархов двух стран и моего отца. Однако я не могла удержаться, чтобы не рассказать Дмитрию, мадемуазель Элен и чете Леймин–гов. Все они отнеслись к этому без энтузиазма, особенно брат, он никак не хотел принимать это всерьез.
Моей горничной Тане, от которой я неспособна была что либо скрыть, я сказала об этом, когда она меня причесывала. В отражении в зеркале я увидела, как на ее глаза навернулись слезы, она наклонилась и поцеловала меня в макушку. Поспешность, с которой была устроена моя помолвка, привела в замешательство всех моих близких, но никто, кроме Дмитрия, не высказывался по этому поводу.
Было бы неправдой утверждать, что я в той ситуации ощущала себя несчастной. Первое потрясение прошло, и я спокойно воспринимала произошедшее, находя в том даже некоторое удовольствие. Мне льстило находиться в центре внимания. Я была слишком молода, чтобы заглядывать в будущее и предвидеть ту ответственность, которая грузом ляжет на мои хрупкие плечи.
А тогда мне хотелось верить в счастье: казалось, жизнь обделила меня и должна как то вознаградить за бессодержательное и унылое детство. Я устала от вечных предписаний, от прозябания, на которое была обречена в этом большом доме. Я хотела жизни полнокровной, страстно желала освобождения, любых перемен.
Через пару дней принц уехал из Москвы. К тому времени мне стало лучше, и последние дни перед его отъездом мы провели вместе. Обычаи того времени не позволяли жениху и невесте ни минуты находиться наедине, но тетя, скрепя сердце, делала послабление. Когда мы с принцем были в комнате, она устраивалась в соседней, оставляя дверь открытой. Но мной завладевало чувство стеснительности в его присутствии, и, по возможности, я старалась не оставаться с ним наедине.
Я очень беспокоилась, как воспримет мою помолвку отец. Меня одолевали угрызения совести, что никто не удосужился посоветоваться с ним. Я поделилась своими мыслями с тетей, но та никак не хотела понять меня и лишь твердила то, что мы так часто слышали от нее, а прежде — от дяди: отец оставил нас, он передал ответственность другим. И теперь долг других принимать такие решения, которые делаются мне во благо…
