Это произошло два года назад. В окрестностях Сегеда «Мафильм» снимала картину под названием «Два пути». По желанию режиссера вместе со съемочной группой поехал туда и Варьяш. К тому времени Эндре уже два года проработал на киностудии и знал многое о закулисной жизни ее работников. Почти все в группе — и Эндре в том числе — догадывались, что в Сегеде Варьяш сожительствует с главной героиней будущего фильма Бежи Марко. И вот однажды вечером, за ужином, Эндре сказал матери:
— Мама, тебе надо развестись.
— О чем ты? — спросила Варьяшне и отложила вилку.
Вместо Эндре ответила Жока:
— Ты хорошо знаешь, мама, о чем мы говорим... — Она взяла ее за руку: — Мамочка, очень прошу, не считай нас абсолютными дураками. Мы любим тебя и останемся с тобой.
Варьяшне отодвинула тарелку и нервно закурила. Руки у нее дрожали.
— Это что, заговор? Меня не интересуют разные сплетни, и я категорически запрещаю вам говорить в таком тоне об отце.
— Запрещаешь? — Эндре рассмеялся.
— Эндре...
Сын со злостью стукнул по столу ложкой и вскочил, опрокинув в ярости стул. Потом он нагнулся, поднял его и с такой силой ударил им об пол, что ножки заскрипели.
— Мама, это же ужасно! Неужели ты не видишь, что весь город смеется над тобой, над нами? Неужели все еще смотришь влюбленными глазами на «величайшего» писателя Венгрии? Ты же постоянно страдаешь и тем самым губишь себя...
— Эндре, замолчи! — выкрикнула Варьяшне. — Я не хочу тебя слушать!..
— Нет, ты не можешь мне этого запретить: речь идет о моей чести.
Мать тоже вскочила со своего места. Лицо ее побелело, глаза округлились, а худенькое тело задрожало мелкой дрожью.
— Уходи, уходи от меня, я не хочу тебя видеть!
Тут уж не выдержала Жока:
— Но, мама...
Варьяшне стало дурно, пришлось срочно вызвать врача. Ее уложили в постель, сделали успокоительный укол. К полуночи ей стало лучше. Вечером, хорошо обдумав случившееся, она встала и направилась в комнату Эндре. Собственно, она хотела узнать, дома ли он, ведь она прогнала его.
Эндре лежал в постели и читал. Увидев мать, он отложил книгу в сторону.
— Тебе лучше? — с участием спросил он.
Мать подошла ближе и присела на край кровати. Достала из коробки сигарету и закурила.
— Прости меня, — сказал Эндре, — я не хотел тебя обидеть.
— Ты тоже не сердись на меня. Я в последнее время стала какая-то нервная. Когда волнуюсь, говорю такое, о чем сама потом жалею.
Через открытое окно в комнату вливался аромат летней ночи, где-то по соседству звучал в магнитофонной записи концерт Вивальди. Эндре с болью в сердце смотрел на измученное лицо матери, которое в тот момент казалось ему удивительно красивым. Странно, что и страдания могут делать человека красивым. А может, мать и не страдает вовсе? А что, если эта душевная боль доставляет ей радость? Нет, мать действительно живет в нереальном мире.
