Пронзительный свисток паровоза положил конец гвалту. Буквально за минуту зал опустел, и теперь распахнутая настежь дверь уже никого не волновала.
Эндре и Марика покинули зал последними. Холод ударил им в лицо, однако после прокуренного зала ожидания это казалось приятным. Снег все еще шел, но более редкий — снежинки порхали, словно бабочки по весне. Последних вагонов поезда видно не было — цепочка освещенных окон терялась в темной дали.
— Пойдемте к последним вагонам, — предложила девушка и быстро зашагала вдоль поезда. — Там наверняка гораздо меньше народа.
Эндре послушно пошел за ней. Они сели в переполненный вагон второго класса, где не оказалось ни одного свободного места. Эндре охотнее постоял бы до отхода поезда на перроне, однако было очень холодно, да и девушку не хотелось оставлять одну. С трудом они отыскали место у окна, где можно было встать.
Но вот лязгнули буфера, вагон дернулся, и поезд тронулся. Эндре поправил воротник гимнастерки, чуть-чуть сдвинул на затылок шапку. И вдруг его охватило какое-то непонятное чувство тревоги. От обычного страха оно отличалось, пожалуй, только тем, что не было связано с каким-то определенным лицом или явлением. До сих пор, если Эндре боялся, то точно знал, кого или чего. А сейчас он боялся вообще, не имея в виду ничего конкретного. Может, его пугала предстоящая встреча с отцом? Или мысль о том, что придется стоять, у смертного одра матери?
Странным было и то, что о матери он думал, как о ком-то постороннем. Ему казалось, что она умерла уже давно. Что с ним происходило, почему он с таким равнодушием, с такой холодной трезвостью воспринимал трагедию матери — он и сам не понимал. Всю дорогу он думал о чем угодно — о девушке, стоявшей рядом, о Дьерди, о Жоке, только не о матери. «Это уже случилось, и ничего изменить нельзя. Да, я веду себя как последний негодяй: мать умирает, а я не испытываю абсолютно никаких чувств. А ведь я ее любил. Любил даже тогда, когда узнал, что она меня не любит, а просто терпит. Я, как мог, защищал ее, но она не нуждалась в моей защите, ей не нужна была помощь. Да и можно ли уберечь того, кто сам себя не бережет? Когда отец изменял ей, унижал ее, почему она не возмутилась, не восстала? Почему не пыталась бороться? Она же знала, что у отца есть любовница, тяжело страдала от этого, но мирилась со своим ужасным положением. Даже когда ей стало ясно, что мы догадываемся обо всем, она и тогда делала вид, что в семье все благополучно...»
