Ветер был настолько силен, что чуть не сбил Эндре с ног. Подавшись вперед всем корпусом и опустив голову, он направился к штабу полка.
Дежурный по части капитан Шарди с нетерпением ждал его.
— Наконец-то вы явились, — сказал он, увидев Эндре, — я было подумал, что не дождусь вас до скончания века. — И он показал ему на стул: — Садитесь, расстегнитесь или снимите шинель, а то вспотеете.
В комнате дежурного было действительно жарко. Капитан вытер вспотевший лоб, не обращая внимания на Эндре, снял телефонную трубку и попросил дежурного телефониста соединить его с дежурным по министерству обороны. Потом он положил трубку, закурил и стал молча ходить взад-вперед по комнате.
Эндре хотелось спросить, что случилось, но он сдержал свое нетерпение и, следя глазами за капитаном, подумал было, что его решили демобилизовать досрочно. Однако потом понял, что не настолько важна его демобилизация, чтобы из-за этого будить его ночью. Только теперь он взглянул на часы. Было двадцать минут второго. До утра поспать уже вряд ли удастся.
«Может, меня хотят посадить на гауптвахту? — подумал вдруг Эндре. — Из-за письма к Дьерди...» Он написал девушке много разной чепухи и теперь попробовал припомнить письмо целиком, но, как ни старался, не мог вспомнить ни одной строчки. «Чепуха! Если бы они захотели арестовать меня, то не нужно было бы звонить в министерство. Речь идет, очевидно, о чем-то другом...»
Шарди сел за стол, закинув ногу на ногу.
— Ну и везет же вам, Варьяш! — проговорил он. — Когда я был солдатом, никто не поднимал шума из-за того, что я не ехал домой в отпуск. А из-за вас ночью подняли на ноги чуть ли не всю армию.
«Вот черт! Большего вреда отец мне вряд ли мог причинить. Подложить такую свинью! Наверное, совесть замучила, вот и делает разные глупости...» Но Эндре промолчал, продолжая с любопытством разглядывать офицера.
— Знаете, друг мой, это нехорошо. Нехорошо, черт возьми! Говорю это чисто по-дружески, а не по долгу службы. Можете закурить, если хотите. Подобные поступки сводят на нет всю нашу политико-воспитательную работу. — Шарди пододвинул пепельницу поближе и продолжал: — Я могу сколько угодно разъяснять солдатам суть нашей демократии и политики, а они, вспомнив о вас, просто засмеют меня. И будут правы, друг мой. Правы!
— Поверьте, товарищ капитан, я представления не имею о том, что, собственно, произошло.
Шарди только отмахнулся:
— Не имеете представления? Вы хоть меня не считайте дураком. — Мускулы на его полноватом лице напряглись, и он скривил рот в горькой усмешке: — Вот что я вам скажу, Варьяш. Если бы я был таким же известным писателем, как ваш уважаемый папаша, и так же талантливо умел рассказывать в своих романах о коммунистической морали, то своего сына я воспитал бы несколько иначе и заставил бы его честно выполнять свой гражданский долг. — Он смял сигарету. — Рядовой Варьяш, видите ли, не поехал домой! Когда я, служа в армии, не приезжал домой, отцу тоже было неприятно. Он шел к хромому сапожнику Тоту и говорил: мол, сын почему-то не приехал на побывку, не знаю, что о ним случилось. Отец, вероятно, даже ругался, но Тот как ни в чем не бывало стучал молотком. И все шло своим чередом. А ваш отец поднял на ноги чуть ли не всю армию. Почему, черт возьми, так происходит? Один может позвонить министру обороны, если его сын не приехал домой, а другой — не может.
