Ей было девять лет, когда она узнала, что все эти годы дядя сидел в тюрьме. И опять она ничего не понимала, да и Эндре не мог ответить на ее расспросы.
Вернувшись домой, дядя Кальман уже не носил военной формы. Племянники знали о нем только одно — что он работает где-то на заводе и очень болен...
Раздались бурные аплодисменты. Миклош поклонился и сел на свое место, сосредоточенно глядя прямо перед собой.
Молчал он и за ужином. А прежде чем выпить рюмку коньяку, спросил Жоку:
— Мы уедем или останемся здесь?
— Не знаю, что и делать, — неопределенно ответила девушка.
Директор Дома культуры Эде Филькорн, чем-то напоминавший борзую, притворно завздыхал:
— Нам так не повезло! Мы не смогли заказать вам номер, гостиница переполнена.
— Не беда, — сказал Миклош и, не скрывая своей неприязни, посмотрел на Филькорна: — О ночлеге мы позаботимся сами.
Жока вскинула голову: «О чем это он? О каком ночлеге говорит?..»
Филькорн начал оправдываться:
— Не обижайтесь на меня, ребята. — Он поднял рюмку: — Давайте лучше выпьем за наше здоровье...
Ресторан при гостинице оказался довольно неприглядным. За столиками под шум яростного ветра, доносившегося снаружи, ужинали местные и приезжие.
Лонтаи сказал, что ему нужно позвонить, и поднялся. Когда он вышел, Поок оживился и, обращаясь к Жоке, спросил:
— Кто этот молодой титан? Твой поклонник?
— Вовсе нет, — ответила она.
Но тут вмешался Филькорн:
— Мы просили прислать кого-нибудь другого, дорогой Золтан, но Общество по распространению научных знаний прислало почему-то именно его. Прошу простить нас: я не знал, что и на литературные вечера они посылают политических агитаторов. Искренне сожалею.
Торма, набив рот мясом, пробурчал:
— Он же политработник.
— Непостижимо! И в литературные дела уже вмешиваются военные, — вздохнул Поок.
Жока прислушивалась к разговору, но участия в нем не принимала. «Пусть себе говорят», — решила она. Ей было противно беспринципное заискивание Филькорна, который на все лады расхваливал последнюю книгу Поока, причем говорил первое попавшееся, что приходило ему на ум. «Треплет языком, как старая баба. — Жока смотрела на чрезмерно услужливого молодого человека со всевозрастающим отвращением. — Как хорошо, что у Миклоша нет таких вылинявших усов! — И тут вдруг она вспомнила об Эндре: — Боже мой, какая же я дура! Мы же могли бы взять его с собой. И на ночлег не надо было бы устраиваться. С Эндре я не побоялась бы поехать куда угодно в любую погоду». Потом она подумала о том, что, если бы с ними был Эндре, Миклош не посмел бы ее поцеловать. Эта мысль показалась ей смешной и неискренней, ведь она ответила на его поцелуй с такой же страстью, с какой он поцеловал ее. Жоке уже приходилось целоваться, но никогда раньше поцелуи не казались ей такими сладкими. От одного воспоминания о них ей стало жарко. «Что это со мной? Почему я так хочу его увидеть? Ведь я определенно знаю, что не люблю его», — с тревогой думала она.
