Двигатель работает на горючем. И он сжег уже немало топлива за время путешествия. Следовательно, если корабль поплывет дальше, потребуется пополнить запасы.
Машины всегда останавливают в момент дозаправки. Если я устрою невероятный шум, когда мы начнем заправляться, есть шанс, что кто-то случайно услышит. Правда, я мало надеялся, что на мое представление в должной мере обратят внимание, но я мог попробовать.
Цепь прогрохотала в обратном направлении по скрытому желобу — это подняли якорь; я предположил, что корабль снялся с места, хотя движение не ощущалось. Затем кто-то подошел и поставил на люк радиоприемник, включив его на полную громкость. В течение непродолжительного времени музыка вела безнадежную борьбу с ревом двигателя, но вскоре я почувствовал, как судно стукнулось обо что-то, и тотчас машина застопорилась.
Я сообразил, что мы заправляемся. Но я слышал только громкую поп-музыку. И ни одна душа на пристани не услышит меня, что бы я ни сделал.
Спустя короткий промежуток времени двигатель опять заработал. Снаружи раздалось несколько быстрых глухих ударов, от которых задрожал корпус, и все стихло. Кто-то пришел и забрал радио: я заорал, чтобы открыли люк, но с тем же успехом мог бы и не беспокоиться.
Корабль медленно набирал скорость, мы снова выходили в море, и, как ни горько, но с этим приходилось смириться.
В море, в темноте, в оглушительном шуме. И я по-прежнему не знаю, почему я тут оказался и долго ли пробуду. Я чувствовал себя все хуже из-за недостатка физической нагрузки, и все сложнее было справляться с одолевавшим меня унынием. Мучения последней недели начинались сначала.
Я сидел на полу, прислонившись спиной к двери каюты, обхватив колени руками и опустив голову и задавался вопросом: как я вынесу все это. Понедельник я провел в полном отчаянии.
Во вторник я сбежал.
В понедельник ночью яхта где-то бросила якорь, но она остановилась уже после того, как я получил ужин, и возобновила путь до завтрака, то есть рано утром во вторник. Почти все время шел дождь, барабанивший по крышке люка.
Когда моряк принес завтрак, то открыл люк и закрепил его. Моя бурная радость по этому поводу была весьма трогательной.
Вскоре машину застопорили и подняли паруса. Серое небо постепенно прояснилось.
Я ел сваренные вкрутую яйца и яблоко и думал о толстом ломте хлеба, на который мой тюремщик впервые намазал масло. Затем я оторвал от рубашки пуговицу и, использовав ее в качестве скребка, перенес все масло, какое мне удалось соскрести, на неподатливые гайки и болты сливного рычага. Потом я съел хлеб. Потом сел на пол и начал поочередно разогревать обе гайки руками, уповая на то, что масло и свиной жир, растаяв, попадут на винтовую резьбу. Затем я вырвал из брюк кусок прорезиненной корсажной ленты и выловил со дна одного из рундуков белую сетку, которую убрал туда, когда перестало штормить.
