— Аля, накрой меня пледом, познабливает. И тошнота подкатывает, — не сдержалась Марина.
Такого рода речи про «живительные лучи» она всегда считала фальшивкой и обманом, кто бы их не произносил. Высказала бы все это Максу, но сил не было. — Ой, кабы вы знали, Макс, тошно-то как! Мальчик. Несомненно, он — мучитель мой! Ради сына я перетерплю все. И даже «солнце благоденствия» или что там еще у вас должно согреть нас, несчастных, — спустив ноги в деревенских носках, она села, кутаясь в принесенный Алей плед. Строгие глаза смотрели из-под челки невесело. — Вот, боюсь, только не дождемся мы его «живительных лучей». Развал какой-то! Булочник сбежал, молочница третью неделю не ходит. Глаша на соседнюю улицу за молоком бегает.
Максимилиан бурно огорчился:
— «Булочник сбежал!» Как можно такие пошлости говорить? В такой эпохальный момент! И кому? Поэту! Пророку! Мне не верите, послушайте, что Блок матери написал — он сам мне дал, чтобы я ей прочел — зрение старушку подводит. Слушайте, читаю:
«Произошло чудо и, следовательно, будут еще чудеса. Никогда никто из нас не мог думать, что будет свидетелем таких простых чудес, совершающихся ежедневно… Казалось бы, можно всего бояться, но ничего страшного нет, необыкновенно величественная вольность, военные автомобили с красными флагами, солдатские шинели с красными бантами, Зимний дворец с красным флагом на крыше…»
— Максик, пожалуйста, я сейчас не в силах оценить чудеса с красными флагами.
— Вы же Блока боготворите! Для вас Александр — пророк и серафим.
Марина, слегка закинув голову, поглаживая живот, заговорила тихо:
Над церковкой — голубые облака,
Крик вороний…
И проходят — цвета пепла и песка —
Революционные войска.
Ох, ты барская, ты царская моя тоска!
Нет лиц у них и нет имен, —
Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись,
Москва, на вечный сон!
— Как раз на Пасху, 2 марта писаны. А вот еще, простенькое, но от души:
Пал без славы
Орел двуглавый.
— Царь! — Вы были неправы.
Помянет потомство
Еще не раз —
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз…
— Это мама написала, когда Царь Николай Второй отрекся от государства. Отрекаться — стыдно! — Аля смотрела хмуро, рисуя на альбомном листе синие знамена, отлично понимая, что красные — это вероломство, убившее двуглавого орла. Марина не знала, что те же чувства испытывал смотревший в эти дни на революционные толпы писатель Иван Бунин. Лица марширующих под знаменами казались ему серой, мертвой, смердящей массой. Он уже предвидел деятельный захват власти большевиками, угадал в ней удаль лихого бандитизма и безнаказанного грабежа.
