— Монументализм это не творческая манера. Это – диагноз.
К полудню достигли хребта и после недолгого отдыха начали восхождение.
Удивительная штука граничный хребет! На пути внезапно выросла стена, перегородившая всякую дорогу. Она делила вселенную на две части, и узнать, что там, в царстве света, можно, только поднявшись на хребет.
Стена не была совершенно отвесной, тем более, не была гладкой, так что всякий участок удавалось без особого труда преодолеть. Трудность состояла в бесконечной протяжённость этого пути. Остановиться, передохнуть, расслабиться здесь было практически негде. Взялся ползти наверх – ползи.
Порода, из которой сложен Граничный хребет, особая. Она достаточно рыхлая и залегает горизонтальными пластами. В ней нет ничего от звонкой твёрдости небесного камня. И эта никчемушная ерунда, собравшись в громадном количестве, закрывает путь в неведомое, к свету. Впрочем, большинство о том и не подозревает, только творческому человеку открыта истина.
Шли парами: Художник с Певцом, Писатель с Композитором. Никто из четверых прежде не занимался альпинизмом, так что наличие связки никому не могло помочь. Шли по наитию, не зная, правильно ли делают. Металлические крючья, которых было немного, старались беречь и вбивали их только в самых крутых местах.
Первый из связки лез налегке, покуда второй, распялившись на стене, держал оба вещмешка. Затем наверх поднималось барахлишко и, наконец, следом карабкался тот, кто прежде держал мешки. Друг друга путники не страховали, понимая, что всё равно не удержат и всего лишь сорвутся в пропасть не поодиночке, а вдвоём.
По рассказам вернувшихся восхождение должно было занять два дня, если не делать лишних остановок и забыть про усталость. Хотя, как про неё забудешь, если она рядом с тобой, вливается в мышцы, отвыкшие от физического труда, притупляет зрение, заставляет дрожать ноги, ищущие опору…
Встретив трещину, куда смогли забиться все четверо, устроили недолгий привал.
Казалось бы, с высоты, на которую они успели подняться, должен открываться величественный вид, но там не было ничего, кроме непроглядного сумрака. Есть такое состояние мира, которое хуже полной темноты. В чернильной тьме изначально невозможно ничего увидеть, и человек поневоле напрягает уцелевшие чувства: принюхивается, прислушивается, пробует воздух на вкус. И что-то о мире узнаёт. Сумрак безжалостней, в нём пасует даже осязание. То, что открылось в сумраке – всегда обман и помрачение чувств.
