— Дело серьезное, — кивнула она, возвращая ему листок.
— Мне тоже так кажется.
— Как ты думаешь, что он натворил?
— Хороший вопрос. Ты обратила внимание на формулировку?
Она наизусть прочитала строчки:
— Я делаю, что сделал
За совесть и за страх.
«Если у Мадлен и не фотографическая память, — думал Гурни, — то явно что-то похожее».
Она продолжила рассуждать:
— Итак: что именно он уже сделал и что собирается делать дальше? Это ты наверняка выяснишь. Может, тебе даже придется расследовать очередное убийство, если я правильно понимаю тон этого послания. В таком случае останется опросить свидетелей, пойти по следу, поймать убийцу, сделать его портрет и повесить в галерее у Сони. Как там в поговорке: раз уж есть лимоны, делай лимонад?
Ее улыбка не предвещала ничего хорошего.
В такие моменты он задумывался, хотя меньше всего хотел об этом задумываться: не было ли огромной ошибкой переезжать в Делавер?
Он подозревал, что пошел на поводу у ее желания перебраться поближе к природе в качестве компенсации за все неудобства, которые ей приходилось терпеть как жене полицейского, вечно живущей в тени его работы. Она любила леса, горы, большие пространства, и он считал, что должен устроить ей новую жизнь, которой она заслуживает, а сам может приспособиться к любым условиям. Это была самонадеянность. Или самообман. А может, просто желание разом, таким вот широким жестом избавиться от чувства вины… Глупость, конечно. Правда заключалась в том, что он так и не свыкся с переездом. Он наивно считал себя гораздо более гибким. Пытаясь найти себе применение в новой реальности, он постоянно возвращался к тому, что хорошо умел прежде, до нее, — потому что умел это слишком хорошо. Он подходил ко всему новому со старой закалкой. Даже к природе. К наблюдению за птицами. Процесс беззаботного созерцания он превратил в слежку. Он записывал время, когда они прилетали и улетали, записывал их повадки, особенности полетов. Со стороны это могло показаться полноценным новым увлечением, но — увы. Это его не увлекало. Он всего лишь привычно анализировал то, что видел.
Чтобы затем привычно расшифровать.
Господи, неужели он был настолько ограниченным человеком?
Быть может, слишком ограниченным, чтобы возместить Мадлен то, чего она была лишена из-за его увлеченности работой? Он понимал, что предстояло возместить не только это — еще многое.
Или только одно.
То, о чем они так редко говорили.
Это было их пропавшее счастье.
