Женщина похотливо ухмыляется. Ей льстит, что она сумела застать Тома врасплох, сфотографировать. А еще — удивить своей внешностью.
— Простите, мне надо к своим, — говорит Том и пытается протиснуться мимо женщины.
Но Мера Тэль пройти не дает.
Ее лицо выражает проказливость, сексуальную жажду. Глаза так и манят, губы красны и блестят, покрытые гелем.
— Я знаю, кто ты, отец Том, — говорит Мера игриво. — Знаю, каков ты и чего хочешь.
Том пристально смотрит на нее и, кажется, узнает. Где-то он видел эту Меру Тэль. У нее татуировка в виде слезинки в уголке левого глаза. А левый глаз, как известно, дурной.
И отметку Том узнает.
Он видел такую за пять тысяч миль отсюда, в прошлой жизни.
Гетто-Нуово, Венеция 1777 год
Ни еврей Эрманно, ни католичка Танина в Бога не верят, однако оба молятся, как бы их никто не заметил, пока юноша провожает любимую до дома возле моста Риальто. Венеция — самый вольный город Европы, но евреи здесь по-прежнему несвободны. И если какой-нибудь юноша-иудей наивен настолько, что смеет по зову сердца покинуть пределы гетто, его ожидают штраф, заключение или побои.
Уже давно за полночь, и в небе впервые за несколько недель показались звезды. Любовники жмутся друг к другу; на лица их надвинуты капюшоны, руки сплелись, а тела греются от близости одного к другому.
Вот они подошли к дому Танины, и Эрманно хочет в чем-то признаться.
— У меня есть друг Эфран, посредник. Для турецких купцов он улаживает портовые дела. Его род подобным уже давно занимается, а еще торгует верблюжьей и козлиной шерстью.
Танина хмурится.
— Знаю, — спешит оправдаться Эрманно, — ты слишком прекрасна, чтобы носить столь грубые вещи, однако сказать я хочу не о том.
— О чем же?
— Мой друг знает многих куртизанок.
Танина снова хмурится.
— Еврейских?
Эрманно смеется над любимой.
— Ну разумеется, еврейских. Есть много евреек-куртизанок, способных осчастливить католиков и их необрезанные члены. Ты и сама должна бы знать.
Покачав головой, Танина опускает взгляд себе под ноги.
— Я об этом стараюсь не думать. Мать моя была куртизанкой, и в монастыре, где меня воспитывали, содержалось много других девочек, дочерей блудниц. Но лишь католичек. По крайней мере, так я считала.
Эрманно выпускает ее руку.
— Танина, ты была тогда маленькая и полна религиозных предрассудков. Кто-то из тех девочек, несомненно, принадлежал к нашему роду. Впрочем, не важно. Я не о том.
Танина оборачивается к любимому, а на ее ярком, будто луна, лице — игривое и проказливое выражение.
