Мартин охнул, замотал головой.
— Да неможно же это. Жрецов-то. Пусть и чужих. А ну, как проклятье?
— Такой был приказ, — пожал плечами старик.
Пегая неторопливо трусила по безлюдной дороге, солнце так же, без особой спешки взбиралось в зенит. Путники молчали, глядя на медленно приближающиеся холмы.
— Говорят, когда-то это были горы, — седой показал на холмы небольшим кинжалом, которым подравнивал ногти. — Только давно это очень было. А потом кто-то из богов в гневе топтался здесь. Топнул ногой, и горы вниз ушли. Одни холмы и остались.
Мартин вдумчиво почесал в затылке и промолчал. Чем ближе к холмам, тем чаще он пробовал представить, каково это — стать новым человеком. Оставить груз прожитого, избавиться от имени. Стать безымянным, как младенец. Иметь возможность выбрать свою судьбу.
Видимо о чем-то похожем размышлял и старый воин. И потому всадников, галопом несущихся им наперерез, они заметили поздно.
* * *
Эти места много тысяч лет никому не были нужны. Никому не интересно знать, что здесь было раньше. А строить что-то новое, зачем? Ветер, дождь и солнце закончили то, что начали разрушать люди. Выбеленные кости зданий. Зеркальная гладь мостовых, отполированная равномерными неторопливыми ветрами и мелким песком. Статуи со стертыми лицами. Чьи? Я не знаю. И никто не знает. Зачем?
Мое имя. Почему именно его мне дали? И кто дал? Родителей я не помню. Уже многие века ни у кого из нас нет родителей. Мы живем, потихоньку подворовывая эмоции, здоровье у людей из других миров. Границы нашего истончились настолько, что мы можем это делать. Реальность стала зыбкой, мы с трудом различаем, в каком мире просыпаемся. Что реальнее — повозка Мартина или этот осколок стекла, которым я режу себе ладонь?
Там, за развалинами начинается степь. Что будет со мной, если Мартин отдаст свое имя? Что будет с ним?
Почему мне дали именно такое имя? Оно давит на меня. Весь мир давит. Каждое имя, каждое слово моего мира стало слишком тяжелым. Слишком долго оно жило. Слова живут дольше, чем люди. У имен слишком длинная память. Я не могу больше носить память, судьбы, страдания и смерти всех, кто носил мое имя до меня.
Развалины заканчиваются. Дальше — только степь. Невысокая трава хрустит под ногами.
За спиной, там, в развалинах, кто-то мелодично насвистывает причудливую нечеловеческую мелодию. Может быть, это просто ветер забавляется, пролетая между выбеленными обломками. А может, это те, кто придет нам на смену, пробуют на вкус земной воздух.
