* * *
Мартин почти не думал, это было непривычным и не слишком нужным для него занятием. Он боялся встретить на пути графских холуев, разбойников, странствующих инквизиторов, рыцарей Льда, драконов, чудовищ. Всех боялся. Но поворачивать не собирался. Сильнее, чем страх, было желание куда-то добраться. Куда, он и сам точно не знал. Но место это было средоточием всех его нехитрых надежд и мечтаний. Перестать бояться. Стать немножко умнее. Чтобы сборщики не приходили. Стать сытым. Узнать, где сеять лучше. Острые ножницы, бороду стричь. Чтобы жена была, как у кузнеца, ладная и улыбалась. Дети. Трое. Чтобы умные. В город старшего отдать. Учиться. Важным человеком будет.
Очень сильно всего этого Мартину хотелось. И потому запряг он пегую, покидал нехитрый дорожный скарб и запер избу. А ворота запирать почему-то не стал. Не хотел возвращаться. Не было ему обратного пути.
* * *
Я упал на кровать. Боги, ну куда понесло эту деревенщину? Но вместе с досадой я чувствовал зависть. Это примитивное существо еще чего-то хотело, на что-то надеялось. У него была возможность изменить свою жизнь, а если и погибнуть, то с надеждой на возрождение, или во что там они верят?
У меня же ничего этого не было. Когда твой мир стар настолько, что уже не может существовать, но упорно не желает уйти в небытие, остается только воровать у других. Так что я вор. Все мы воры.
* * *
Мартин заночевал в лесу. Выбрал поляну недалеко от дороги, развел костерок, соорудил нехитрую похлебку и принялся есть прямо из котелка. Вытянув трубочкой губы дул на горячую жижу, шумно, с хлюпаньем втягивал, не обращая внимания на капли, падавшие с деревянной ложки на нечесаную бороду. Откусывал от ржаной краюхи, с чавканьем жевал. С каждой новой ложкой, с каждым проглоченным куском он ел все более жадно, поспешно заталкивал в себя куски хлеба, зачерпывал полные ложки, глотал, уже не обращая внимания на то, что горячее варево обжигает губы и язык.
Крестьянин жрал и плакал. Всхлипывал, неумело кривя рот, давился слезами и хлебом, снова и снова опускал ложку в котелок, пока не вычерпал его до дна. После повалился на бок и лежал, тихонько постанывая. Пока не заснул.
* * *
Я не мог понять, что происходит с моим донором. Это было настолько странным, что я даже не сумел воспользоваться неожиданным всплеском его эмоций. Просто лежал и плакал вместе с ним. Но я плакал оттого, что стало невыносимо тошно жить чужими эмоциями, существовать только потому, что какой-то запредельно тупой крестьянин коптит небо. Метаться от одного человека к другому и чувствовать, что ты лишь тень. Быть куклой, неловко склеенной из обломков чужих мыслей и судеб. Но мы уже не можем иначе. Мы привыкли считать себя повелителями, почти богами, забывая о том, что боги живут до тех пор, пока у них есть имена.
