Весна плавно перетекла в лето; скоро на старых токах начнут веять пшеницу, а это значит, наконец освободятся те мастера, на которых я возложу ответственность за перестройку балкона и за новые окна. С некоторыми из них я уже встречался: под номером первым шел Талассинос, "Мореход", тихий и серьезный человек с аккуратно подстриженными усами. Ему было чуть за сорок, и во время работы выражение лица у него было всегда одно и то же: очень важное и очень прозаическое. Тем больше я удивился, поймав его на маленькой фантазии весьма оригинального свойства: каждое воскресенье он появлялся в кофейне в костюме собственного изобретения — высокие сапоги из мягкой замши, бриджи и клетчатая твидовая куртка, к которой прилагались крахмальный воротничок и совершенно американский по стилю галстук, на котором была от руки нарисована объятая языками пламени танцовщица. Публику подобный наряд повергал в восторг, а Талассинос носил его с видом человека, который разбирается в такого рода вещах, и знает себе цену.
Маленький Лоизус — "Медведь" — был столпом местной церковной общины и вообще человеком очень серьезным. Манеры сразу выдавали в нем церковного служителя, а речь состояла из серии произносимых тихим, неуверенным тоном незаконченных фраз — как будто время от времени заедало ключ телеграфиста, выстукивающего морзянку. Он был одержим утомительным морализаторским инстинктом "деревенского романа"; более того, он стремился всегда и во всем доходить до первооснов. Если, к примеру, вы просили его сделать оконную раму, он, облизнув губы, мечтательным тоном начинал вещать:
— У древних греков окно представляло собой просто дыру в стене. Вопрос освещения для них…
И так далее. И только обосновав платоновскую идею окна и проследив ее эволюцию у финикийцев, венецианцев, индусов и китайцев, он возвращался на твердую почву настоящего и добавлял:
— А сделать этого я не могу, потому что у меня сломался рубанок.
Но человек он был душевный и трудолюбивый, и у него была забавная привычка высовывать язык, когда он пытался заставить нивелир совместить реальную поверхность с платоновской идеей горизонтальности — что почти никогда ему не удавалось.
Еще одним из моих новых знакомых с выраженными идиосинкразиями был мистер Мёд. Он был высокий, худой и очень близорукий; по деревне он передвигался, изящно покачиваясь из стороны в сторону и производя руками изящные жесты, которые тут же вызывали в памяти какую-нибудь светскую львицу эпохи мадам Рекамье
