Туманное Звено. Стихотворения | страница 41



Перо мое, как аиста нога,
уже почти совсем прижато к сердцу.
Когда, стопой бумажною шурша,
подходит ночь в чернильном одеяньи,
становится без сил моя душа,
предчувствуя тщету ночных деяний,
тщету письма и слова нищету…
Гудением напоминая муху,
я, кажется, строку даю не ту,
которая нужна чужому уху.
Никто меня не знает наизусть,
не выстроить мне зданья из бумаги…
Слеза меня одолевает — пусть:
и Афродита выросла из влаги.
Как поздно вырастает мудрый зуб,
как трудно безо лба душе бодаться!
Одно из двух: иль ветром взвыть из труб,
иль пеплом удобрению отдаться.

ЗВЕЗДА

Вершина переходит в котловину,
и совы ночью родственны орлам.
Мы зрячи и слепы — наполовину,
разумны и безумны — пополам.
Душой мы льнем к земле, как плющ к карнизу.
Как на фигурах карточных колод —
полтела кверху и полтела книзу:
с трудом дается нам познанья плод.
Замерзло наше яблоко на льдине.
У яблока на коже борозда,
а в сердце что же? — в самой середине
живая стекловидная звезда.
На скрытую звезду, на это семя,
на сердце бы взглянуть, надев очки…
Но, разумом удвоив жизни бремя,
играем мы с бумагой в дурачки.

ЛИСТ

Мы знаем лист бездушный для письма
и лист, рожденный деревом деревни.
Они теперь расходятся весьма,
но был меж них звеном папирус древний.
Таинственно явившись из цветных
худых лоскутьев белыми листами,
бумага не забыла о портных,
крививших ноги долгими крестами,
о тряпках, истлевающих в узле,
о вероломной праздничной одежде,
о жалких ожиданиях, о зле,
о несбывающейся здесь надежде…
От книги к жизни строили мы мост,
но виснут сваи в воздухе местами.
Как ящерица, дав нам только хвост,
жизнь скроется под желтыми листами.
И всё ж древесный лист пробьет кору
и вылезет, блистая вешним клеем…
А ты, душа, сгоревши на ветру,
оставишь лист бумажный — мавзолеем.

ЛЕКАРСТВО

Скорее на скале созреет нива,
чем бытию с поэзией дружить.
К несчастию, поэзия ревнива —
она почти что не дает нам жить.
Она сопровождает нас повсюду,
она метлой несет на крутизну,
она, в котле колдуя, тряпок груду —
цветное — превращает в белизну.
Белись, белись на черный день, бумага:
ты мне послужишь в голод молоком.
Но, веселя мне голову, о влага,
ты вывернула жизнь мне целиком.
Тебе, необычайному лекарству,
мы страшное значенье придаем.
Царь отдавал за Душеньку полцарства,
а мы живот за душу отдаем.

ПУСТЫНЯ

Ужели в третий раз поет петух,
ужель столь поздний час, вернее ранний?
Еще свечи остаток не потух,
а свет уже вздымается в тумане.
О зыбкий час меж сумраком и днем!
Еще не стары мы, уже не млады.