— Ты что? — донеслось снизу.
Алена вздрогнула — Гриша Бакунин!
— Ты что? — повторил он, останавливаясь перед ней.
— Сломала ногу…
Гриша взглянул на ее повисшую ногу, застегнул распахнутую куртку.
— Так врача надо! Или… Очень больно? Погоди минуту… — Гриша побежал по коридору.
«Всё. Всё! Одинаковые куртки — почему? О-о-о! Не шевельнуть! Сломала. Глебка — всё. Теперь всё!»
В коридоре быстрый топот шагов. Перед ней две меховые куртки. Разные: Сашкина мохнатей…
— Едем. Травматологический пункт, круглые сутки, — говорит Сашка строго. — Не умирай от страха, ведь у Анны Григорьевны неверно срастили, — словно прочел Аленины мысли. — Так это двадцать лет назад, в какой-то глухомани. Давай руку.
— Я помогу.
— Руль пятерки не ставит зря. Беги за такси. Стой. — Саша скидывает мохнатую куртку на руки Грише, снимает пальто с Алены. — Оставишь у вахтерши. И дуй за такси…
То, что твердо усвоили на уроках сценического движения, сейчас как нельзя больше кстати. Алена собрала силы, крепко оперлась на плечи Саши, он поднял ее и начал осторожно спускаться по лестнице.
С моей душой стряслась беда,
С душой моей стряслась беда.
С. Есенин
Сны повторялись из ночи в ночь… Смеясь летела в темноту, клокочущую, как штормовое море, — страшно и весело. Ее подхватывали жесткие руки. «Не отдам. Не отдам… Не отдам! — будто колокольный звон оглушал, дрожал в груди. — Ведь ты любишь меня. Не отдам!»
Ее смех сливался с волнами звона.
Все обрывалось.
В затихшей темноте проступали грустные янтарные глаза. Они становились все больше, тревожней, и вот уже глаза, во весь экран, смотрят близко с укором, с ужасом.
Алена смеется:
«Люблю — такая, значит, судьба моя. Значит, доля моя такая».
— Не прячься за Машу, — едва слышно упрекает Агния. — Это совсем другое.
Срываясь в слезы, вступает откуда-то сверху невидимая Глаша.
— Кошмар! Непостижимая личность. Двум огням в одной печи не гореть.
«Не отдам», — гудит в груди. Алена смеется, просыпается.
И снова что-то мелькает у самого лица — это пухлые кулаки Женьки.
— Деградируешь, деградируешь… Не смеешь играть Дуню.
— Кармен второй половины двадцатого века — анахронизм! — Это Олег… как прокурор. — Снять со всех ролей.
Алена никого не видит, но чувствует каждого, чувствует обступающее ее отчуждение.
— Променяла клад на иголку — дура! Кавторанга на голодранца, дура!
Алена почти рада пошлым словам, визгливому смеху Клары.
— Отстань. Отстань… Отстань! — Рада, что встречает острый прищуренный взгляд Джека. — Все отстаньте.
