Тодор не стал друга осуждать, рассказал о диковинной овечке. Насторожился Яг, даже хромать перестал.
- Ложись спать, рыжий, ни о чем не думай, я за тебя посторожу. Всего ночь потерпеть надо - а там разочтемся, и делу конец. - и когда завернулся Тодор в рогожу и задремал, - Яг прибавил вполголоса - пронеси, Господи.
После полуночи разыгрался над холмами и виноградниками матерый ветер.
Попятная рябь на реке забурлила, ведьмовсими кругами полевые сенокосы завернулись, полегли. Справляли свадьбу вихри налетные, вихри полночные, вихри лесовые, вихри болотные, вихри наносные, вихри неведомые. Разметало по земле уголья тлеющие, застонали в загоне овцы. Проснулся Тодор в темноте, будто ударили по щеке.
Сел, руки в замок на коленах сцепил, окликнул Яга - тот к ногам жался, бормотал с перепугу. Бросило порывом ветра цыгану волосы в лицо.
Вспыхнул и зазыбился серными искрами перед лаутаром синий огонек - болотный фонарик-ман.
Блудящий свет, неуловимый, неблагой.
И удаляться стал. Отступит - помедлит в мольбе. Чудится, то ли овечка, до ли девушка плачет.
Встал Тодор и последовал за болотным огнем по сырым лугам, не раздумывая. Яг в отворот сапожный вцепился, крикнул было: Не ходи! Пропадешь! Поздно.
Высоко в поднебесьи свистела крылами чума, летела дикой уткой, голова и хвост у ней змеи-медяницы, а голос у нее, как младенец мамку кличет из лесу, где бросили.
Звезды на ветру гасли одна за другой, кричали овечьими голосами.
Шел Тодор за болотным огоньком по четырем кладовым травам, как по четырем Евангелиям.
Была Плакун-трава, трава ангельская, алтарница, плакала она долго и много, а выплакала мало, не катись ее слезы по белу полю, а катись ее слезы к Богу на подмогу, заклинали ее слезы беса-полубеса, Полкана-Полейхана, Еретницу простоволосу, русалку-Моргунью, змею Македоницу, семь Бесиц-Трясовиц, Иродовых Дочерей, омывали слезы злыдней, изводили в подземельные ямы, на три замка сиротских.
Век веком слово мое.
Была Сон-трава, черный сбор, очи орлиные, резали Сон-траву стеклянными серпами, клали в студеную воду о полной луне, шевелилась в той воде Сон-трава, как душа жива, говорила добро и зло - все увидишь, что есть, что было, что будет, что могло.
Век веком слово мое.
Была трава Колюка - от Петровского поста, бычий цвет. Засушила траву - Колюку баба, положила в коровий пузырь повесила на ветродуе в навьей церкви, где поп в алтаре удавился. Стала та баба век молода, сколь ни блудит - к утру опять девка. Но как прорвался тот пузырь, выпала трава Колюка - в сей миг постарела баба и на месте изгнила - на могиле ее новая трава Колюка выросла, другую бабу молодить.
