Знала свое младенчество
зима, зеленью медяной подернулись оковки ворот, осела от кислой сырости дверь, как
всегда осенью.
Сильной проседью борода
Китовраса на груди серебрилась.
- На Зиновью - Зину,
Маруся, Маринька, марево, горе ты мое, знай: у синичек свой праздник есть, немного
зинька-синица ест-пьет, а весело живет.
- Как мы? - спрашивала
Маруся, нахохлясь.
- Да. И за синичку, птичью
сестричку свои святые молятся.
Вечерними обычными делами
занимался Китоврас.
Вышел на двор, покормил
пса-первыша одонками от ужина, дно пирога смачное, в масле пряженое положил - пусть
погрызет. Пес цепкой громыхнул к колену приластился, провел Китоврас ладонью по
песьей спине, смахнул о портки осевшую желтую шерсть. Линяет.
Запер на два оборота
ворота уличные.
Вернулся в дом. Маруся
сидела как прежде, послушная. Скучно кошку Серенькую тискала под пузичко. Серенькая-старуха
топорщилась, но позволяла, чуяла подусниками да белыми пуховыми лапочками, что не
можется девочке.
Протянула Маруся Серинькую
Грише за шкирку, болталась Серенькая, мурчала утробкой, улыбалась.
- Смотри какая! Кошка-матрёшка.
Котка. Котофейка. Совсем моя.
- Твоя, - ответил Китоврас,
сел, усталые плечи размял, раздул бедняцкую лампу - вспыхнуло за тусклым немецким
стеклом, расточился кругом свет пасечный, октябрьский, будто фонарь с ворванью.
Остывая, гончарным звоном
отзывалась печь, наработалась, напекла Грише с Марусей подовых пирогов - сама не
ест, а всех кормит.
На остатках жара погрел
Китоврас водицы в тазу, напустил в кувшин лимонной мятки да горчичного порошка.
Разул Марусю, поставил ножки попарить, сказал терпеть, всю мокроту из груди вытянет,
потом чулки теплые, что баба-церковница подарила натянуть и спать.
Поджимала пальцы в теплой
воде Маруся, морщилась - вот-вот заплачет. Серенькая строго смотрела, на половице
скобленой сидя, хвост вокруг задка обернула.
- Ну-ка, рёва-не реви
- сказал Китоврас, - на меня смотри, да на Серенькую. Знаешь, откуда кошки повелись?
Из мешка!
- Хочу про мешок! - отвлеклась
Маруся - и слезы то повысохли и пальчики в тазу распустила.
Тяжело улыбнулся Григорий
Китоврас, слова подобрал, да и занял дитя больное баечкой:
- Инок обитал на горе
сербиянской, звали Саввой, скоту первый милостивец, в его честь мы особый летний
пост-савицу держим, не едим ничего, что на четырех ногах ходит. Слепых исцелял,
мертвых из тлена животворил, у черта солнце отнял, чтобы всем светило на радость,
пиры в деревнях по осени устраивал - сама Богородица Пирогощая его вино вкушала
и хвалила. Знаешь, Маруся, когда Богородица в Египет бежала, у ней молоко в грудях
иссохло от потрясения и жажды, а Савва ее вином из меха напоил, пожалел женщину,
и в землю молоко пьяное брызнуло, возрадовался Младенец и насытился. За услугу Богородица
Савве явила чудо: с тех пор Савва мановением рук тучами градобитными повелевал и
жеребят на ножки ставил. Вот вернулся Савва в свой монастырь, а там страда -в амбары
зерно золотой жилой текло с омолота, а мыши то зерно портили и гадили.
