Блудное сияние за оконными
занавесями разливалось неумолимо в последней белизне.
Лежала бабка с открытыми
глазами, лицо обтянулось по черепу, как барабанная шкура, дышала чуднО, как никогда
раньше, будто трудную работу совершала, как нарочно: Хы-гы, хы-гы, хы-гы..."
Язык обметанный вывалился.
- Ба...бушка... - по
слогам шепнул Кавалер и вспотевший лоб ее потрогал.
Вдруг села старуха, пальцем
на него прицелилась и с ненавистью сатанинской затвердила в такт равновесному отходному
дыханию:
- Ты. Ты. Ты. Ты....
- откинулась на полуслове, протянулась на соломе во весь рост.
Уронил отреченную книгу
Кавалер и растерялся. Заснула?
Неверен огонек, выпил
почти все маслице и сократился кружок светлый - того гляди остынет...
В сиянии смутном снизу
вверх выступило лицо, будто умным скульптором сильно вылепленное. Тяжелый лоб, с
круглыми залысинами, скулы и провалы ласковых глаз. Челюсть мужская, красивая, надежная.
И за приятным этим лицом некстати взгромоздился горб, словно улиткин дом.
Сказал собеседник Кавалеру
два слова:
- Царствие Небесное.
- Отмучилась? - без веры,
спросил Кавалер, сам не зная, с кем говорит.
- Она давно умерла,
- ответил собеседник - и протянул ниоткуда миску с водой и чистую тряпицу, - не
бойся. Умой ее личико и сам все увидишь.
Покорно взял Кавалер
приношение, сел рядом со старухой, и медленно выжав влагу в миску, стал отирать
лицо бабкино. И под руками его, искаженные мукой черты разгладились и сырой гипсовой
белизной залились ото лба до подбородка. Это смерть свое милосердное искусство навела,
раскрылась бабушка в красоте последней, как отреченная книга, отступила скверна
и ненависть.
Легко закрыл глаза новопреставленной
Кавалер, припал щекой спелой ко впалой ее щеке. Язык на место убрал. Поцеловал в
губы. Рукавом, отер слезы, он сам не заметил, что плачет, оттого и плакал, не боясь
справедливого стороннего осуждения.
И наконец рассмотрел Кавалер с кем разговаривал
в тяжелый час.
Сидел напротив него,
скорчившись над истратным светом, черный горбатый карла.
Подбородком в колено
уперся. Огромный горб безобразил его, словно Господь Бог его подвыпив творил, а
протрезвел, ахнул, скомкал в кулаке. Но потом пожалел и шмякнул как попало наземь
- живи по милости Моей, разрешаю.
Одурев от бессонницы,
пытался вспомнить Кавалер, как же раньше, среди бабкиных потешнников не замечал
его, да разве заметишь в толпе юродиков еще одного карлу - мало их что ли под ногами
болтается, как кошки, все на один салтык.
