После обеда, когда комната наполнилась возней вошедших красноармейцев, Хитрович пришел сильным и уверенным. Он решил взяться за работу и пришел во взвод с целью войти в курс, мобилизовать вокруг себя красноармейцев.
— Здорово живете, товарищи, — запросто поздоровался он, быстро садясь на ближайшую койку, чтобы они не приняли это здравствование за официальное и не отнеслись к нему так же.
— Здравствуйте, товарищ командир, — любезно, но сдержанно ответили красноармейцы.
— Ну, как живете?
— Да ведь как? Живем!..
— Ничего в общем?
— Да ничего!
Хитрович покачал ногой, шпора в такт зачилькала.
— Как с соревнованием? — спросил он, остановив свою ногу, но вдруг почувствовал, что этот вопрос казенный, на который они, конечно, ничего сказать не смогут.
— Идет помаленьку, — ответил Силинский, наиболее к Хитровичу близкий.
Наступило тягостное молчание, в продолжение которого Хитрович бегло осмотрел красноармейцев. Они похудели, как будто даже немного постарели, сильно загорели и пообветрились. У потливого веснушчатого Граблина («Петра Сергеич» — вспомнил Хитрович) нос, с которого слезала кожа, отливал сизо-малиновым блеском, глаза у него все те же — простокишные; губы, вывернутые наизнанку, также обветрились, нижняя глубоко посередине треснула, и он держит ее на отлете. В уголках губ у Граблина сочились слюни, он, боясь пошевелить треснувшую губу, втягивает их глубоким сильным вздохом в себя, от чего получается звук, как у захлебнувшегося оловянного соловья: «Щили — сщили — чилль».
Вот Вишняков. «Ну, этот известный, — подумал Хитрович. — То есть, что́ он, чем он известный?» Хитрович не мог на это ответить, он не знал его так же, как и других. Знает, что он — Вишняков — недисциплинированный, к занятиям неприлежный, а что́, почему, что́ он за человек, — этого Хитрович не знает. «Надо будет поближе познакомиться», — мелькнуло в голове.
«Что́ же я, ведь у них сейчас мертвый час!» Тайно он обрадовался этой мысли, потому что она позволяла ему уйти и прервать это, ставшее уже неловким, молчание. Вишняков не вытерпел, скинул сапоги, пояс и лег, остальные еще сидели, молча рассматривая то свои руки, то друг друга, хлопая иногда ладонью по коленке, будто разговор прервался только сию секунду и должен сейчас же возобновиться.
— Ну, вы что не ложитесь? Ведь мертвый час, — обратился к ним Хитрович.
