По мере того как место освобождалось, его заселяли лягушками с периферии, и вскоре новоселов на исследованной им земле было уже около половины, старожилов осталось только 54 процента. Некоторые прискакали сюда за сто метров, обычно они так далеко не путешествуют.
Когда же Джеймс выпустил 25 лягушек, пометив их, в густо заселенный район, ни одна из них не смогла там закрепиться. Всех, и слабых и сильных, прогнали законные владельцы. Изгнанных лягушек он позднее находил метров за 150 от того места, где выпустил.
В этом опыте интересно вот что: как только место освобождалось, его тотчас занимали переселенцы с периферии. Но они ведь не были бездомными, каждый владел своей территорией, ничуть не худшей (и не меньшей!), чем вновь занятая. «Так зачем же они уходили, бросив свое и захватив чужое?» — спрашивает Шовен. И отвечает: «Загадка!»
У этой загадки есть отгадка, правда, может быть, не совсем ясная. Я уже говорил, что, по-видимому, всему живому на земле от природы дано неудержимое стремление к расселению, к расширению, как говорят биологи, своего ареала. Не жадность гнала лягушек на пустующие земли соседей, а древний, не осознанный ими инстинкт, который когда-то заставил жизнь заселить все уголки на земле. Он и поныне природой не отменен.
Нико Тинберген, один из основателей этологии, наблюдал в Гренландии за упряжными собаками. Он заметил: у каждой упряжки лаек, как у волков, своя групповая территория. Границы ее строго охраняются: все собаки одной упряжки дружно бросаются на собак другой, когда те нарушают границы чужих владений. Даже самая слабая и потому стоящая в иерархии ниже всех собака, которая перед своими псами буквально ползает на брюхе, даже она вдруг преображается, когда требуется защищать свою территорию от вражеского вторжения: злобно и смело кидается на чужих собак.
Молодежь не знает еще своих границ и бродит где ей хочется. Но молодой пес в возрасте девяти месяцев и больше уже получает жестокую трепку от собак, на территорию которых зашел. С этого же времени собаки-подростки вместе со взрослыми обороняют свои владения.
«Если стаи встречались на границе, разделяющей их территории, где их права были равны, то ни та, ни другая сторона не кидалась в бой. Самцы, особенно вожаки, рычали друг на друга… Напряжение, которое испытывали сильно возбужденные, но вынужденные сдерживаться вожаки, находило выход в действиях, бывших для нас постоянным источником развлечений из-за сходства с человеческими поступками в подобных же обстоятельствах: они срывали раздражение на членах своей стаи, и, если поблизости от вожака находилась собака, занимающая по иерархической лестнице низшее положение, он свирепо рычал на нее или задавал ей жестокую трепку» (Нико Тинберген).
