— Эй, Челла, ты видела такое?
Я закусил губу. Так легко представить, что они сидят рядом, живые, со своими охами и ахами, наблюдают вместе со мной за тем, как прорезают атмосферу в шестидесяти милях над нами ослепительно голубые метеориты.
Все еще кусая губы, я посмотрел на озеро. Отливающее серебром, оно, тем не менее, казалось темным и мрачным. Звездные блестки падали на воду и медленно исчезали, словно тонули в бездонной пучине тьмы, беспросветной и безжалостной, как сама смерть. Я представил, как бегу по откосу, до самого края воды, и ныряю. Вниз… вниз… вниз… я ухожу все глубже, я плыву через поднимающиеся кверху гирлянды пузырьков, через стайки рыб, отсвечивающих холодным металлом. Я миную камни, огибаю сплетения водорослей, проношусь над сгнившими каркасами затонувших лодок. В своем воображении я преодолеваю озеро на одном глотке воздуха и вот уже выхожу из воды у набережной Льюиса.
Не знаю, почему, но мной вдруг овладело сильнейшее желание вырваться из этого городка. Пусть магазины, кинотеатры и склады разбиты и лежат в руинах, но это был бы бросок к свободе. В те дни атмосфера в Салливане стояла тяжелая, унылая и гнетущая. Похожее испытываешь, когда приезжаешь в родительский дом и понимаешь, что жизнь там едва теплится, что люди смотрят не вперед, а назад, в прошлое, что у них нет будущего. Нет интереса к чему-либо. Нет радостей. Ничего, кроме медленного сползания к смерти.
Возможно, причина заключалась именно в этом. Большая часть населения Салливана — люди пожилого возраста. Они и выжили-то благодаря тому, что застряли в этом Богом забытом месте. Листок с предупреждением не покидать город был шуткой, потому что за последние шесть месяцев с острова никто не вылезал. Рыбаки не заплывали за оранжевые буйки, отмечавшие 200-ярдовую границу. В лесу, начинавшемся сразу за перешейком, никто не охотился. Да что там! Никто уже полгода не заглядывал за ближайший холм. Там могли построить новый Диснейленд, а мы ничего бы и не узнали об этом.
Меня разбудил запах жарящегося бекона. Линн пришла пораньше, чтобы приготовить завтрак. Она делала так каждую неделю. Я представил, как ее муж в эту самую минуту готовит что-то для их двоих детей, и натянул простыню на голову.
Линн тихонько напевала себе под нос, негромко позвякивала посудой, а я лежал, стараясь не думать о ней. Что она делает? Разливает по стаканам апельсиновый сок или помешивает кофе? У нее соблазнительная походка. Ее бедра волнующе покачиваются, заставляя вспомнить гавайских танцовщиц в плетенных из травы юбочках. Нарезая хлеб, она поднимает руку, чтобы убрать с лица упавшую прядь волос или просто откидывает голову.
