Ермолов и после 1812 г. оставался глашатаем недовольства немецким засильем. В 1818 г. он удивляется, что среди командующих нет ни одного с русской фамилией, а в 1820 г. деланно недоумевает по поводу того, что среди полковых гвардейских командиров ее имеет только один. «Отличных людей ни в одном веке столько не бывало, а особливо немцев. По простоте нельзя не подумать, что у одного Барклая фабрика героев. Там расчислено, кажется, на сроки, и каждому немцу позволено столько времени занимать место, сколько оного потребно для отыскания другого немца, сверх ежегодно доставляемого… из Лифляндии приплода»[50]. С течением времени социальная конкуренция с немцами обострялась все больше, и наши герои были солидарны в негативном отношении к этому явлению.
«Дибич любит себя, не службу, о которой он много говорит и трубит подчиненным, — пишет Закревский Киселеву в цитированном уже письме в 1820 г., — впрочем, он ни в каком случае себя не забывает и от службы не разорится, как другие; но зато Государю потакает во всем отлично-хорошо и сим возьмет очень много. Не забудь, что он немец, — эти люди редко пропадают. Дибич — офицер хороший и с большими познаниями, если бы он только не придерживался последним двум достоинствам»[51]. Здесь очень точно определена едва ли не главная причина служебного преуспевания Дибича и иже с ним. Если наши герои позволяют себе активно не соглашаться с «Белым», если считают это необходимым для пользы службы, то Дибич не просто со всем всегда согласен, но «потакает» царю «отлично-хорошо». Нечего говорить о том, что при абсолютном бескорыстии и крайней щепетильности наших героев в отношении казенных денег они оказывали предпочтение тем, кто «разоряется от службы», перед теми, кто «себя не забывает». Практически у каждого из героев этого рассказа мы найдем шпильки разной длины в адрес немцев и немецкого засилья.
Вместе с тем для них немец — далеко не всегда человек, носящий немецкую фамилию. С большим уважением и симпатией они относились, например, к Беннигсену, который, кстати, как и Дибич, не был русским подданным, к Палену (сыну главы антипавловского заговора), для описания мужества которого Ермолов обращается к Горацию, Меллер-Закомельскому и многим-многим другим. Мы уже не упоминаем о любимых адъютантах Ермолова — М. А. Фонвизине и П. Х. Граббе (Фонвизины, правда, давно обрусели). Критериями здесь были, как можно судить, во-первых, включенность человека в неофициальную немецкую «корпорацию», в «фабрику героев», и, во-вторых, тип поведения в широком смысле. Предпочтение, естественно, отдавалось тем, кто служил России за совесть, отдавая всего себя этой службе, а не ландскнехтам, «потакавшим» начальству и не слишком разборчивым по части казенных сумм. С этой точки зрения, многие русские по национальности современники, к которым наши герои относились куда хуже, чем к Дибичу, с полным правом могли бы называться «немцами».
