Был еще один важный момент, сближающий большинство наших героев. Вспомним толстовскую классификацию противоборствующих группировок в главной квартире русской армии накануне и в начале Отечественной войны: «Первая партия была: Пфуль и его последователи… К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противоположна первой… Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем были и представителями национальности. Это были русские: Багратион, начавший возвышаться Ермолов и другие. В то время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего Государя об одной милости — производства его в немцы»[48].
Здесь многое схвачено очень точно. Действительно, русско-немецкий антагонизм, о котором словно бы забыли при Екатерине II и который вновь возник при Павле и усилился при Александре I, был достаточно важным компонентом психологической атмосферы общества того времени. Принадлежность наших героев (исключая, возможно, Воронцова) ко второй партии известна. Но здесь необходимы некоторые разъяснения.
Ермолов, описывая свои скитания по канцеляриям Военной коллегии в 1801 г., объясняет, почему, несмотря на отличия екатерининских времен, он долго не мог получить назначения: «Неизвестен я был в экзерциргаузах, чужд Смоленского поля, которое было школою многих знаменитых людей нашего времени»[49]. За противопоставлением Ермолова, боевого офицера, награжденного двумя самыми почетными орденами, и «знаменитостей», выросших на Смоленском поле, легко увидеть противопоставление царствования Екатерины II царствованиям ее сына и внука: Павел привел к власти «людей новой категории», а Александр опирался на них в своем «кротком правлении». Во что это обошлось России, Ермолов последовательно показывает в своих воспоминаниях о войнах 1805–1812 гг. Павел не зря обещал «вышибить потемкинский дух» из русской армии: то, чего не успел сделать он, довершили его дети. Наши герои (за исключением Давыдова и Сабанеева) переживут еще позор Крымской войны, закономерно увенчавший 60-летние «страсти по Гатчине».
Известно, что Екатерина II, немка по крови, была русской, российской императрицей по самому духу своего правления (добровольно или нет — в данном случае не важно). В частности, она не допускала на высшие командные должности в армии немцев и вообще иностранцев. Да, конечно, среди них было немало генералов и адмиралов (например, Дерфельден, Ферзен, Пален, де Рибас, Джонс и др.), но в большинстве случаев они не играли первых ролей. Другое дело Павел и Александр I. Их дворы сделались прибежищем иностранцев всех категорий, причем, увы, такие люди, как гр. Штейн, были среди них в меньшинстве. Процент немцев, занимавших важные посты, резко возрос, и этот процесс со временем усиливался. Понятно, что это не могло радовать русских дворян, «представителей национальности», по выражению Л. Н. Толстого. Их оскорбляло предпочтение, которое Александр оказывал иностранцам типа Фуля, их возмущало, что корпоративная сплоченность немцев оттесняла русских от власти, мешала их служебному продвижению.
