Я дал ей свою расческу, она причесалась, привела в порядок одежду и велела мне сделать то же самое.
— Почему? — спросил я; она не ответила, но спросила, где мы находимся.
— В лодке, — ответил я, — в Найхавне, в Копенгагене.
— Да, — сказала она, словно считала это невероятно важным. — Мы привели в порядок волосы, теперь, я думаю, мы можем начать. — И она поставила пластинку, Cortège из «Сонаты» Доминико Скарлатти, и тотчас со стороны Хавнгаде показались три удивительных лодки, украшенные астрами и зеленью; в первой, раскрашенной в осенние цвета, сидел совершенно неподвижный камерный оркестр — чуть колыхались в воздухе серебяные нити париков и края жабо, в остальном же они сидели как нарисованные, пока клавесин исполнял Cortège.
— Это сам Скарлатти, — шепнула она, и я вспомнил, что этот композитор был как-то раз с визитом в доме дядюшки Александра и я был представлен ему, хотя его самого так и не увидел.
— Там и другие есть? — спросил я, но там были только те композиторы, чьи пластинки у нее были.
— Тот, с рыжими волосами, сзади — Вивальди, — показала она, и я заметил, что она чуть покраснела, а он словно поклонился, когда она ткнула в него пальцем.
Лодки проплыли мимо нас.
— Если заглянешь в свою книжечку, узнаешь их, — сказала она. — Погляди-ка! — И она положила книжечку себе на колени. Я видел людей в лодке, они тихонько переговаривались; некоторые были одеты в костюмы минувших эпох и совершенно не помнили о том, что давно состарились и ушли; впрочем, печать старообразности лежала на их лицах.
— Вон Поль Элюар. — Она толкнула меня, и я увидел и прошептал:
— Зачем он здесь?
Она ткнула пальцем в книжечку, и, пока ветер не перевернул страницу, я успел прочесть строки:
Avec tex yeux, je change comme avec les lunes.
и
Pourquoi suis-je si belle?
Parce que mon maotre me lave.
[51]Он пожал нам руки, присел рядом и заговорил с нами — и еще не наступил вечер, а я успел поговорить со многими и представил ей людей из моей свиты, таких, как Каммингс,[52] потому что он написал:
somewhere I never traveled, gladly beyond any experience,
your eyes have their silence…
[53] —
заканчивалось это стихотворение так:
the voice of your eyes is deeper than all roses,
nobody, not even the rain, has such small hands.
[54]Да, там было множество имен, от моего Бесьера из Испании, «yo de ternura guardo un tresoro»,[55] и до ее «mas non sai quoras la veyrai, car trop son notras terras lonh».[56] С человеком, который это написал, она говорила на языке той деревни, где я жил в гостинице «У Сильвестра», и по одежде было понятно, что это трубадур. То был Джауфре Рюдел, и с ним — Арнаут Даниэль
