Он остановился. И странно осипшим голосом спросил:
— Что?
— Что я… что не смогу…
— Значит, вы все-таки поделились с нею?
— Да…
— И она вас отговорила.
— Нет. Я сама.
— Я не вправе спрашивать, что вас тут держит. Думаю, что в основном прошлое. Но ведь память о нем останется вне зависимости от того, где будете находиться.
Она хотела ему сказать, что не только из-за бывшего гетто и этих ям в лесу она не может уехать. Что он ей чужой человек, совсем чужой. И не сможет она в загсе произнести, что согласна стать его женой. Потом везде бывать вместе с ним, говорить ему «ты». А эта чужая женщина, его жена, не заменит ей Альбину. Но молчала.
— Это решение, ваше или вашей подруги, окончательное?
Она кивнула, хотя он этого, наверное, не увидел. Ведь темно.
— Своим отказом вы меня лишили последней надежды.
Ей стало жаль его. Она почувствовала себя эгоисткой, отказавшейся помочь столько пережившему человеку воссоединиться с женой.
Видно, он это почувствовал.
— Может, еще подумаете?
Она молчала.
— Что ж, дай вам Бог не пожалеть об этом. Не об отказе мне, а о том, что остались в этой стране. Извините. Больше не буду вас беспокоить.
Люба смотрела, как он отдаляется, и тоже повернула назад — в больницу, к Альбине. Домой идти не могла…
Однако, добредя до поворота, не свернула к больнице, а вошла в гетто. Именно вошла, хотя не было ни тогдашних каменных оград, ни шлагбаума перед закрытыми тогда воротами. Охрана их открывала только чтобы выпустить бредущие на работу колонны людей с желтыми звездами на спине и груди, а вечером впустить их обратно в гетто. Но такая, с освещенными в темноте окнами, улочка казалась чужой. И Люба вышла через эти несуществующие ворота на тогда запрещенную часть улицы и свернула к больнице.
Альбина ее приходу почему-то не удивилась. И ни о чем не спросила. Только сказала:
— Если собираешься остаться, отпусти Руту. Незачем дежурить вдвоем.
Эта ночь казалась странно похожей на ту, давнюю, когда Альбина рассказывала, как они с Пранасом вернулись в опустевшую деревню, где только собаки лаем и завыванием силились рассказать, что здесь произошло. Да и дурачок Юргялис поведал. Только теперь, так же сидя у остывающей печи, рассказывала Люба. Вернее, повторила их разговор. Опустила лишь его пожелание, чтобы никогда ей не пожалеть, что осталась «в этой стране». Ведь Альбина тоже часть этой страны. Да и сама она…
— Жаль, что тебе пришлось самой ему отказать. Мне было бы легче.
— Наверное…
