А Роза упала… Дом, в котором живет месть | страница 37
— Ах вот ты где! — обрадовалась она жениху и немного потыкала его носком летней остроносой туфли в закрытую берцами щиколотку. — Ты опять?!
— Отнюдь, — обиженно ответил Юраня, пряча живой взгляд под брови.
— Ну пошшшли жжже!.. — угрожающе прошипела Марго и сильно потянула жениха за камуфляж. Жених покачнулся. Сделал шаг. Потом второй.
— Ну что, мля, пока! — обернулся на прощанье. — Увидимся, думаю…
Юля вытащила из пачки новую сигарету, Лилька со звоном уронила столовый нож, Лукаш Казимирович взял сиротливо лежащую на краешке хрустальной пепельницы сигару, покрутил в пальцах. И совершенно неважно, кто первым начал хохотать, да.
— Ну да, я всегда заказываю именно эту.
С овечьим сыром. Тебе нравится?
— Да, душа моя. Хорошая, сытная пицца. Ветчины много. Грибов много. Оливок нету. А что за сыр какой-то особенный?
— Это овечий сыр.
— То есть он не как, допустим, э-э-э-э, «Российский»? Или… Господи, вообще не помню никаких сыров.
— Я! Знаю! Пять! Имен! Сыров! — Пармезан — раз! Маасдам — два!..
— Что вообще значит «овечий»? Овечий…
— Овечий — значит из молока овцы.
— О-о-о-о-о, как это эротично — из молока овцы… Ты овцу-то видала?
— Естественно, видала! Кто ж не видал старуху-овцу.
— А может, и доила?
— В младшей школе я, не смейся, мечтала быть дояркой. Тогда вовсю был жив Советский Союз, и я вела специальную тетрадочку, куда записывала надои разных там ударниц социалистического труда.
— Покажи мне.
— Что?
— Тетрадочку с надоями!
— Глупый какой! А еще кандидат наук!
— Доктор.
— Что?
— Я — доктор наук.
— Первый раз имею секс с доктором наук.
— Дай бог, не последний.
— Давай про студентку Ксюшу.
— Ох, ох. Ну что Ксюша. Работала диспетчером на кафедре, вечерница.
— Симпатичная?
— Да, вполне. Рыженькая такая.
— Ну и…
— Дай поесть!..
— Да ты съел уже все! Съел!
— Твою корочку доем, можно?
— О-о-о-о-о-о…
Про Дом. 1951–1955 гг
Флигель пустовал уже несколько лет: генеральша слишком была занята восстановлением интерьера в главном Доме и непосредственно собой в плане совершенствования внешности, генерал же — плотно Фонтаном. Явилась к нему такая вот идея — восстановить нормальную работу Фонтана, все эти необходимые сто тридцать восемь струй, работу насоса и прочее.
Хотя что прочее — конь как таковой терпеливо возвышался над порушенным бассейном, неизменно застыв на дыбах. В порыве нежности генерал называл Фонтан про себя не иначе как Медный Всадник, нисколько не обращая внимания на отсутствие собственно всадника.