Шоссейная дорога была обсажена с обеих сторон старыми тополями. В промежутках между полосами тени меня обжигало палящим зноем. И так каждые несколько шагов: то прохлада, то пекло… Я шел, размазывая по лицу пот. Ремень врезался мне в живот, будто обруч в разбухшую бочку. Увесистый, немецкого производства пистолет, полученный перед выездом (на всех личного оружия не хватало, поэтому его и не раздавали), в прохладном складе с зашторенными окнами я взвешивал на ладони с любовью. Теперь я его проклинал.
Через час вдалеке показалась деревня. Обманул меня железнодорожник! Не туда направил. Что было делать? Идти в деревню мне не хотелось — вдруг придется еще назад по жаре тащиться: застава, насколько я знал, была довольно далеко от деревни.
Но вот поблизости от дороги, среди буйно разросшихся ив, я увидел белую мельницу. Речушка, скрытая высокой травой, текла через луг незаметно, вода в русле еле струилась. У мельницы она скапливалась в яме и по деревянному желобу стекала на лопасти колеса, которое вращалось, как мне показалось, в обратную сторону. Такого я еще не видал, поэтому долго смотрел на него.
Из мельницы выглянул мальчишка.
— Я правильно иду на заставу?
Парнишка, ничего не ответив, скрылся. Только я было собрался последовать за ним, как навстречу мне вышел мельник. В фартуке, седой как лунь.
— Деревня там, — махнул он за ивы.
— Да мне не туда…
— А вы разве не деревню спрашивали? Больше здесь никого нет, — покачал головой старик, — только мы с внуком, да и то неизвестно, долго ли тут протянем, вот обвалится на нас крыша как-нибудь ночью… ей-ей, этим дело кончится… пускай тогда ищут другого дурня.
Мне показалось, что за домом мелькнул мальчишка. И, прячась за деревьями, бросился наутек. Похоже сзади была другая дверь. Или, может быть, выпрыгнул в окно?
— … вам любой подтвердит, что уже и отец мой хотел все бросить, да и сын, пока не сгинул на фронте, твердил мне, зачем вам, отец, эта мельница, и чего вы с ней мучитесь? А народ ни в какую: не бросайте, мол, что с нами-то будет, не наездишься в город молоть, ну я и пожалел их по доброте души, хотя они и не стоят этого, — все талдычил старик свое.
— Я на заставу иду, папаша.
— По правде сказать, машина-то первостатейная, работает до сих пор как часы, а вот постройка! Без фундамента ставили — на бревна, а они уж трухлявые. Вон, стена под стропилом осела, дала трещину. Но машина, сказать по совести, добрая, еще до войны сработана. Взглянуть не изволите?
