— Хелена, — сказала она, протягивая руку.
Я щелкнул каблуками растоптанных грязных сапог и, элегантно согнувшись, запечатлел на ее ручке поцелуй, какой венгры видывали разве что в фильмах с участием Явора[4]. Дело было в шляпе: Хелена, внезапно вспыхнув, зарделась, приоткрыла рот и облизнула пересохшие губы. Широко посаженные серые глаза-миндалины придавали ее лицу загадочность. Она пронзила меня взглядом и отошла, с трудом сдерживаясь, чтобы не раскачивать крутыми бедрами.
Я поднял деку рояля и тренькнул струнами — хозяйка, уже открывавшая дверцу резного, с мраморной крышкой посередине орехового буфета, вздрогнула и резко обернулась; во всей ее ладной фигуре сквозила нервозность.
— Инструменты нужны, — с важным видом изрек я. — В другой раз прихвачу.
— Уж проверьте его как следует, — запахнула она халатик, но так неуверенно, будто стояла перед врачом и знала, что вынуждена будет повиноваться. — Ведь вы не торопитесь?
Мы пили зеленый ликер. («Пока готовится обед».)
— Единственное утешение осталось, — повернулась она к роялю.
На резном комоде стояла фотография в рамке: Хелена в миртовом венце и напыщенный кавалер с лихими усами. А рядом другое фото: мужчина уже без усов, с раздобревшим, округлым лицом. Я вопросительно кивнул на него.
— Лаци приходит вечером, — улыбнулась Хелена. — Он в госхозе работает.
Она рассказывала мне о Капошваре. О комитатских балах, где, сменяя друг друга, играли два цыганских оркестра. Как элегантен был Енё в мундире! Потом война… Фронт… Енё писал из Германии, звал к себе. Но, когда она собралась, было уже поздно.
Мы сидели на кожаном диване, и я затуманенным — наверное, от ликера — взглядом косился на фотографии.
— О, вы не так меня поняли! — засмеялась Хелена и, показывая рукой на фото безусого, легонько прижалась ко мне. — Лаци — мой деверь. Пригласил пожить у него до лучших времен. Он в мои расчеты никогда не входил! Был управляющим в этой дыре… — Она трону, да меня за плечо и зашептала, дыша ликером: — Хотя добивался. Да как! А когда мы остались вдвоем, создалась совсем щекотливая ситуация. Но я не хочу! Ни за что! — Она откинулась на спинку дивана и засмеялась. — Пускай довольствуется этой грымзой. Но он и при Бориш меня ревнует…
Мы обо всем договорились: я приду к ней завтра, с ключом, и настрою рояль. Меня будет ждать обед. И друзей моих, разумеется, если я приду не один.
Пока она застилала круглый обеденный стол шитой скатертью и ставила на двоих расписные фарфоровые тарелки, я должен был рассказывать ей о нашей жизни.
