Нетерпеливыми клевками пальца вращая диск телефона, Лассаль набрал номер и сообщил девушке на рецепции банка, что звонит из приемной мэра, что дело крайне срочное и что он просит немедленно соединить его с председателем правления. Его соединили с секретаршей председателя.
– Председатель говорит по другому телефону, – проворковала секретарша. – Он будет счастлив переговорить с вами, как только…
– Меня совершенно не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним прямо сейчас, немедленно!
Секретарша терпеливо снесла эту грубость:
– У него международные переговоры, сэр. Надеюсь на ваше понимание.
– Не спорь со мной, сестренка. Это вопрос жизни и смерти, вопрос семнадцати жизней как минимум. Так что соединяй меня с боссом, и без всяких разговоров.
– Мне это запрещено, сэр.
– Слушай, если ты сейчас же не пойдешь к нему в кабинет и не заставишь его взять трубку, то предстанешь перед судом: ты сейчас отказываешься подчиниться законному требованию представителя власти.
– Минутку, сэр. – Голос секретарши наконец дрогнул. – Я посмотрю, что тут можно сделать.
Он ждал, барабаня пальцами по столешнице, как вдруг его ухо наполнил громкий сочный голос:
– Мюррей! Как ты там, старина? Это Рич Томпкинс. Что стряслось, Мюррей?
– А ты-то тут, черт возьми, откуда?! Я просил к телефону босса, а не его паршивого пиарщика.
– Мюррей!..
Протест, укоризна, мольба о пощаде – все было в этих двух слогах, и Лассаль это предвидел: он сознательно нанес удар ниже пояса. Рич Томпкинс был вице-президентом по связям с общественностью банка «Готэм Нэшнл Траст» – важная и солидная должность; основной его заботой было не дать информации, которая могла бы повредить репутации банка, выйти за пределы учреждения.
Томпкинс заслуженно считался одним из столпов банкирского сообщества, но у него был один скелет в шкафу – в течение пяти безумных месяцев, только-только окончив Принстон и не поняв еще своего истинного предназначения, он работал пиарщиком в кино. В его нынешнем консервативном кругу это было постыдной тайной, не имевшей срока давности.
Нельзя быть бывшим киношником – это все равно что быть бывшим священником или бывшим евреем. Стоит кому-нибудь узнать об этом, и прости-прощай весь его мир: стотысячное жалованье, особняк в Гринвиче, сорокафутовая яхта, обеды на Уолл-стрит… Он учился в Принстоне на стипендию, за ним не стояло ни наследственное богатство, ни могущественный клан. Если он лишится своей должности, он просто исчезнет с лица земли.
