— Ну как таки женихи?
У Нюры лицо остановилось, стало бескровное, а в глазах поднялось мученье.
— Федя, нельзя. Я у тебя в покормушках жила. Якобы дочь. Отцы на дочках — сильно забавненько. Вот так, товарищи дорогие... А во-вторых, Федя, нехорошо это, не уснуть с тобой на одной кровати — на уме у меня другой. С ним — и в могилу.
— Хитро ты место, Нюрка. Вроде бы не дура. А заговоришь — дура...
— А спрос полегче, сон покрепче. Дурак как-то десять лет проспал, а потом поднялся да опять лег и опять десять лет проспал. Да опять поднялся и говорит: «А где моя кукла?» Лег, значит, младенцем, с тем и проснулся.
— Хитро, ох хитро место, — качал головой Федор, на меня взглядывал, и голос его говорил о том, что он ждет от меня поддержки, и я решил его похвалить. Почему решил — сам не знаю. Иногда за свои поступки не отвечаешь.
— За вас, Федор Петрович, любая девка пойдет. Такие, как вы, только прежде жили. Были мужички, не то что...
Но он меня перебил:
— Были, Василей! Вон, Егор Иванович — покойничек, шурин, прожил сто девять лет. А на сто девятом пяту старуху извел. Еще месяца три с ней игрались, так и умер за столом, в рождество. Стал молодого парнишку на локтях пережимать. Только сцепились — и умер. Мужи-и-ик! — и опять Федор к Нюре примерился и с надсадой вздохнул, поскреб пальцем за ухом:
— Была бы воля наша — была бы Нюра наша. Ну че, надумала?
— Надумала. Аха, надумала! Найду тебе бабу, — радостно сказала Нюра, и глаза ее засияли, приглашая к себе.
— Кого? — насторожился Федор, положив ладони на стол.
— Есть у нас в Грачиках одна огородница. Еще не старушка, еще на разно пойдет... И травы знат целебны, и скотину к ней водят...
— Эту не надо. Старуха моя последняя тоже знала. Да я замучился, народ одолил. Думаю, кому не угодит — тот и подожгет.
— А че она знала, Федя, — оживилась Нюра. — Ты бы рассказал мне, не поморговал.
— Че знала? — переспросил Федор. — Словинку одну знала, точно говорю! — сказал он убежденно и вышел на кухню. Он был в носках, Нюра взглянула ему на ноги и захохотала:
— Босичком, босичком женишки! Босы, не одеты...
Федор вернулся с чекушкой, обтер ее полотенцем, еще в дно подышал и опять обтер.
— Мы это с Василеем. А тебе долить?
— Раньше бы, а то спрятал вино, — выговорила ему Нюра и сразу задумалась.
— Покойников не поминаю, а за живых принимаю, — сказал Федор и ласково посмотрел на чекушку. Глаза снова забегали.
Нюре совсем это не понравилось, и она заворчала:
