- На нас уже смотрят.
Он снова затормозил - перед бронзовой статуэткой. Этрусской. Пятый век до нашей эры. "Мальчик на погребальной урне".
- А это?
- Я.
За витриной кафе Александр увидел, можно сказать, родственника. Который ел мороженое из вазочки. В одиночестве.
- Атлет с залысинами - видишь? Муж моей крестной. Мамонов.
- И?
- Подойди сзади и закрой ему глаза.
В недоумении Инеc исполнила - подошла к стулу и погрузила незнакомца во тьму ладоней.
Александр сел перед ним, поставил локоть. Столик подпрыгнул. Черно-смородиновое мороженое капнуло с ложечки. Наконец Мамонов надумал.
- Вы обознались, милая гражданка. Я - не он. Глаза открылись - с красноватыми прожилками.
- Быть не может?
Александр пожал ему руку.
- Но каким же?..
- Вот, слоняемся по Союзу. Инеc, позволь тебе представить...
Привстав, Мамонов приложился к руке. Потом обратил вопрошающий взгляд.
- Инеc - парижанка.
- Рижанка?
- Па-рижанка.
Мамонов осмотрел стойку, вымпел, добытый этим кафе на Разъезжей улице в борьбе за коммунистический труд. Удостоверившись в незыблемости мира, несмело улыбнулся:
- Баку?
- Почему Баку?
- Ну, говорят же... Маленький Париж.. Я угадал?
Бабушка в одиночестве пила чай с блюдечка. При их появлении в лице она не изменилась. Внук прокричал имя своей любовницы. На груди у бабушки лежал слуховой аппарат. Она наставила мембрану на Инеc.
- Как?
Инеc повторила.
- Не стесняйся, - сказал он. - Кричи. Расслышав, бабушка посмотрела с сомнением.
- Инеc из Парижа. Из Франции!
- Слышу, слышу. Не такая уж тетеря. Садись, милая.
Импортные кресла на алюминиевых ножках были укутаны в полиэтилен. Модерн, заброшенный терпеливым Мамоновым, в тылы последней из могикан Империи Российской. Резной буфет, отворяясь, дохнул валерьянкой.
- У вас там, верно, кофе заведено. Здесь мы кофейничаем утром. А сейчас, не обессудьте... Будет чай.
И поставила перед Инеc блюдце с чашкой.
Когда высоко на стене часы пробили полночь, Мамонов со словами "завтра дел невпроворот" выключил телевизор и поднял руку.
Бабушка опустила на экран салфетку.
- Барышне я постелю в дальней комнате. - Под столом он положил руку на колено Инеc, что от бабушки не ускользнуло. - Может, вам не по нраву, но у меня будет так. Идемте, милая.
Многоярусная люстра освещала островок Петербурга. Над оттоманкой с подушечками, вышитость которых еще помнили щеки, висела картина мариниста, так и не уступленная дедом Русскому музею - несмотря на послевоенный голод. В углу столик с причудливыми ножками, так занимавшими его в детстве, был закрыт плотно сдвинутым овалом треснувшей мраморной доски. Под салфеткой на ней стоял Telefunken - память о победе отца Александра над Германией. Благодаря трофейному циклопу, еще в детстве он узнал, что есть и другой мир - голоса которого забивал ржавый вой глушилок, приводивших в безумие этот рысий, зеленый, ныне мертвый глазок. Александр потянулся, разворачиваясь по оси. Колоннада буфета. Буль-эбен в перламутро-вых лилиях. Для него собиравшаяся классика за стеклами книжного шкафа. Швейная машина фирмы Singer с узорной педалью - первооснова выживания рода. Под иконостасом алтарного вида этажерка из карельской березы в подернутых бирюзой латунных завитках. На ней Александр впервые увидел урну с прахом своего отца. Этот ящичек, вместе с ним, полуторамесячным, привезенный матерью из Германии, давно уже похоронили. Все это будет сдано в комиссионку, когда бабушки не станет.
