Ее выбор был честнее, вы понимаете? Она не страданий боялась. Для нее моя жизнь была дороже собственной, вот и все.
Ребенок, десятилетний ребенок, задал мне извечный философский вопрос: что самое дорогое в жизни? И сам нашел на него ответ: жизнь другого человека. И моим ответом она только утвердилась в правильности своего выбора. Она словно завещала мне жить без нее, сказав: ты же понимаешь, я сделала правильный выбор, не жалей ни о чем…
А я?.. Помните, у Достоевского: «Я боюсь оказаться недостойным своих мучений»… Что-то подобное произошло со мной… Спортзал — великое испытание для всех нас, мы вышли оттуда другими — не теми, что вошли в него. Мы, взрослые, не оправдали надежд, возложенных на самих себя.
Мы думали, что мы сильнее, умнее, мудрее, чем мы есть, а оказались мельче… Мельче речного дна…
Одна женщина рассказывала, как она прятала от боевиков бутылку воды. Говорит: от боевиков, а ведь и от мучимых жаждой детей прятала… Пила из нее одна. Потом у нее были силы бежать при штурме.
Я же говорю: мельче речного дна…
Твоя жизнь или жизнь другого человека? Перед этим выбором она поставила меня на вторые сутки… Вторые сутки… Момент истины…
Когда выводили женщин с грудными детьми, я смогла выйти оттуда, оставив ее в спортзале!.. Оставить ее там… Я до сих пор не могу понять, как это могло произойти?! (Закрывает лицо руками.) До сих пор не могу говорить об этом… (Долго плачет.)
Я вспоминаю ее последний взгляд и спрашиваю себя: КАК ты могла так поступить?
Когда стали выпускать женщин с грудными детьми, мне в числе первых приказали выходить. Я ничего не поняла тогда. Второй день. Адская духота, годовалый ребенок на руках, который уже не плакал, не просил есть, а медленно засыпал вечным сном, — конечно, я так растерялась.
Ночь не спали. Сидя, Алана никак не могла уснуть, а прилечь там было невозможно. Места хватало только для того, чтобы сидеть, подогнув коленки. Я ей говорю: положи голову мне на колени.
— Ты что, мамочка, тебе и так тяжело!
— На плечо приляг, к спине моей прислонись!
— Нет! Ты и так устала!
И так всю ночь. Обе вымотались, устали…
В первый день был страх, отчаяние. На вторые сутки пришла усталость. Нашла немножко воды для Милки, подношу ей, она с такой жадностью эти несчастные капли начала пить! И вдруг заглядывает боевик в душевую: «Вы что, вода же отравлена!»
Алана плакать начала: «Мама, что же делать! Милка уснет! Навсегда! Не давай ей уснуть!» А мне уже все равно… Такое безразличие… Равнодушие. Второй день без воды, воздуха… Под дулом автоматов… Милка уже не плачет, засыпает у меня на руках… Дергаешь ее — вдруг заснет навсегда? А потом Аушев приехал, какие-то переговоры, крики, забегает боевик в душевую: с грудными детьми — на выход. Я подскочила. «Можно с ней?» — хватаю Алану за руку. Он в ярости: я сказал, с грудными детьми на руках, пошла быстро! Наверное, я испугалась… Да… Я растерялась, конечно…
