– Друг Дивициак, – спокойно ответил Цезарь, – твои заклинания сильны, я в этом не сомневаюсь. Но возможно ли, что кровь рыжего быка, овцы и кабана сделает меня хозяином Галлии? Я думаю, что для этого нужна кровь людей – и бойцов, а не ваших жалких преступников. Пока я еще очень мало знаю о ваших племенах и вашем Совете, но у меня такое мнение, что ты не имеешь права вручить кому-либо власть над Галлией. А если бы и имел, племена не согласились бы с тем, что ты распоряжаешься этой властью.
– Надолго, может быть, и нет, – уступил Дивициак, – но именно сейчас они согласились бы. Нас освободили от гельветов, и мы благодарны освободителю.
Цезарь посмотрел на него холодно:
– Даже эдуи, твое собственное племя, думают об этом по-разному. Твой брат Думнорикс, который предал моих конников в бою, широко открыл для гостей свой дом в Бибракте. Много вождей съезжается к нему. Ради тебя я простил Думнорикса, но ты не должен думать, будто я не знаю, что он делает. Ты не можешь держать его под контролем.
Несмотря на всю дружбу своего отца с Дивициаком, Процилл не осмелился долго смотреть на красное пятно, появившееся на желтоватой щеке вождя. В некоторые тайны он предпочитал не быть посвященным. Но Дивициак не обратил на него внимания.
– Мой брат Думнорикс – приятный человек за праздничным столом и веселый в беседе, – заговорил он медленно, явно желая, чтобы Цезарь понял его без переводчика. – Он нравится многим вождям. Среди эдуев он тоже многим нравится. Эту народную любовь он использовал, чтобы приобрести большое богатство, а богатство использовал, чтобы увеличить свою власть. Он всегда завидовал мне, еще с тех пор, как был мальчиком, а я – его опекуном и одним из первых людей нашего государства. Думнорикс не дурак. Он знает, что я не посмею причинить ему вред или позволить, чтобы ему причинили вред другие, иначе я буду проклят за то, что уничтожил своего родича. Он пытается пошатнуть мою власть, устраивая смуту, потому что надеется в результате сам овладеть ею. Но я вижу Думнорикса насквозь. Поскольку он играет в одиночку, он может предложить только веселье и попойку. Возможно, у вождей я не так популярен, но я делаю то, чего они все желают. Поэтому глава для них – я.
Цезарь опустил голову на ладонь и сжал рукой подбородок:
– Чего же они желают?
– Защиты.
– Хм. Хорошо, мы подумаем. А пока мы созовем этот Совет Галлии.
После этой и других подобных бесед мы, военные трибуны, молодые армейские офицеры, которые были ближе всех Проциллу по возрасту, стали обвинять его в том, что он слишком зазнается. Нужно быть к нему справедливым: он принимал надменный вид из-за важности тайн, которые должен был скрывать, а не из-за самомнения. Вполне естественно, что ему хватило сообразительности мгновенно понять то, о чем Дивициак пока говорил лишь намеками. Еще естественнее то, что Процилл чувствовал себя неловко рядом со своими друзьями-римлянами, когда знал больше, чем они. К несчастью, у него была одна слабость: он изо всех сил хотел стать для римлян таким же римлянином, как они. Он был полноправным римским гражданином, но все-таки чувствовал разницу между собой и другими молодыми людьми, равными ему по положению в обществе. Они презирали Процилла за то, что он галл, – по крайней мере, он так считал. И он поддался искушению поделиться с ними если не тем, что слышал, то хотя бы своими догадками: делая так, он мог завоевать любовь товарищей, не выдавая доверенных ему тайн.
