— О, — гримасничает она, — я не причиню вам вреда.
Она дьявольски мила, и, глядя на нее, я почти уже готов нарушить свой распорядок. Но, черт возьми, я решил… черт, признаюсь вам, я решил остаться девственником до двадцати лет. Что может показаться полным идиотизмом, но в молодые годы подобные причуды неудивительны. Это все равно что ходить по поребрику вместо тротуара или плевать в раковину так, чтобы не задеть края… Но не могу же я ей так все это и выложить. Что же делать?
— Я доверяю вам, — говорю я, слегка сжимая ее руку, —..но по некоторым причинам, которые я не могу вам открыть, я вынужден быть очень серьезным.
— Вы совершили какую — нибудь глупость?
Черт! Ну вот, пусть уж она думает что угодно, только не это.
— Даже не знаю, как вам объяснить, — говорю я, — но если вы хотите, чтобы я назначил вам свидание в день своего двадцатилетия, вы будете первой…
И что же, если я надеялся охладить ее пыл, — ничего подобного! Она смотрит на меня глазами мужчинопожирательницы и учащенно дышит.
— О! Роки… Это ведь шутка, мой малыш.
И вот девица, которой едва исполнилось семнадцать и которую я мог бы поднять на вытянутой руке, называет меня своим малышом. Да, это редкостный экземпляр.
— Слово мужчины, — говорю я ей, — и я сдержу свое обещание.
— Я могу ответить вам тем же, — говорит она, глядя мне прямо в глаза.
По — моему, я оказался в довольно затруднительном положении. К счастью, старина Гари приходит на помощь. Он хлопает меня по плечу: «Дай — ка мне потанцевать с крошкой».
Я кланяюсь и предоставляю ему свободу действий. Санди строит недовольную гримасу, но не сердится, так как Килиан, что ни говори, — красивый парень. Она улыбается мне, слегка опустив веки. Теперь она напоминает этакую цыпочку перед камерой, вроде Линды Дарнелл.
Я возвращаюсь к стойке. Кларк Лэйси болтает с Берил, Мона танцует с Дугласом. В «Зути Сламмер» собираются только симпатичные парни. Почти всех присутствующих я знаю в лицо. Как все — таки хорошо жить, имея деньги и хороших приятелей. Я смеюсь от удовольствия. Сигара Дугласа лежит на пепельнице прямо передо мной и воняет, словно святая вода. Это одна из отвратительных итальянских штуковин, узловатая, как кость старого ревматика, и воняющая хуже, чем сточные канавы преисподней.
Я ощущаю потребность подышать свежим воздухом и говорю об этом Лэйси.
— Сейчас я вернусь. — Выйду на минутку.
— О'кей, — отвечает он.
Я направляюсь к выходу. По дороге делаю знак Лему, и его черная физиономия расплывается в улыбке.
