Еще одним предтечей Гитлера в каком-то смысле можно считать писателя Э.М. Арндта. Взять, к примеру, его фразу, в которой он выражает надежду на то, что «другой великий тиран или воодушевленный высокими идеями генерал, покоряя и уничтожая несогласных, выкует из германской нации единое целое». Арндта хвалили, как «расового пророка, ставшего первым немцем, который считал историю европейских наций историей крови». Именно так. В 1848 году Арндт говорил об «омерзительном и ядовитом еврейском гуманизме, ибо за ним прячется вся слабость и все убожество искалеченных человеческих душ».
Немецкая мания величия все больше насаждалась в Германии с середины XIX века. Великий австрийский драматург Франц Грильпарцер говорил о немцах, что они нравились ему, пока были скромны, но теперь – с тех пор, как они стали чрезмерно себя восхвалять, – он изменил свое отношение. Но немцы не так велики, как они о себе думают, а австрийцы не так малозначительны, как кажутся. Везде в мире глупыми бывают только глупцы, но в Германии поглупели и умные. Выражением высокомерия стала строка «Германия, Германия превыше всего». Поначалу она была всего лишь выражением естественной и невинной любви к отечеству, но вскоре приобрела иной, зловещий смысл. Немцы начали говорить о себе как о нации поэтов и мыслителей; их поэзия была величайшей в мире, музыка – самой проникновенной; Великобритания – это, естественно, страна без музыки. Карл Гиллебранд, писатель-гуманист, продолжатель традиций Гете, с негодованием говорил о «дьявольском высокомерии немецких ученых» и порицал соотечественников, вещавших о немецкой верности, немецкой честности, немецкой искренности, немецкой совестливости, немецкой основательности и немецкой глубине чувства так, словно все это было монополией одних только немцев. Фихте говорил: «Иметь твердый характер и быть немцем – это, несомненно, одно и то же». Даже Рихард Вагнер ужасался глупым речам и безвкусным песенкам, в которых немцы убеждали себя в своей «особенности». Либерал Юлиус Фребель писал в 1858 году: «Какая еще нация, кроме немецкой, непрестанно твердит о немецкой силе, немецкой любви, немецкой верности, немецкой серьезности, немецкой песне, немецком вине, немецкой глубине, немецкой тщательности, немецком трудолюбии, немецких женщинах, немецких девушках и немецких мужчинах?»
Когда Остин Чемберлен учился в Германии, он слышал, как профессор Трейчке в своих лекциях говорил, что Германия стоит на более высокой ступени развития, нежели другие нации. В письме домой 31 октября 1887 года Чемберлен писал, что такой профессор, конечно, станет популярным и привлечет большую аудиторию. Молодой Чемберлен считал это опасным. Сын бельгийского историка Пиронно, учившийся в Германии в период между двумя мировыми войнами, писал домой: «Германия стала опасной для мира из-за царящего здесь культа силы, самовосхваления и презрения к другим нациям». Гуго фон Гофмансталь назвал немцев людьми, предающимися самообману, высокомерию, школярскому начетничеству; каждый из них, говорил он, является носителем частицы власти, но мужествен он только с виду; действует он только по приказу; он склонен к предрассудкам и не способен поставить себя на место иностранца; у него нет чувства истории. Гельмут фон Мольтке, представитель христианского меньшинства Пруссии, ставший впоследствии одной из жертв гитлеровского режима, сказал перед казнью, что всегда боролся против узости мышления, высокомерия, нетерпимости, этого тяжкого немецкого наследия, воплотившегося в национал-социалистическом государстве.
