Почему? Гете, как обычно, знал ответ: «Общие идеи (так Гете называл идеологию) и большое самомнение всегда приводят к великим несчастьям». Томас Манн соглашается с ним и говорит, что немцы «слишком послушны» и «слишком охотно полагаются на теории». Манну было что сказать о своем народе. В 1930 году, пытаясь в очередной раз предостеречь немцев от заразы национал-социализма, он спрашивал, является ли их поведение немецким. «Существует ли в немецкой душе такой слой, где уютно чувствует себя весь ее фанатизм, вакхическое безумие, оргиастическое отрицание разума и человеческого достоинства?» После разгрома Германии Манн сказал, что «немецкая душа наполнена ядом отчуждения, склонна к провинциальной грубости, неврозу и скрытому сатанизму. Это состояние ее (немецкой души) сознания всегда отличалось чем-то непристойно зловещим, чем-то скрытным и необъяснимым, своего рода тайным демонизмом». Немцы, считал Манн, только казались людьми XX столетия; в действительности они до сих пор принадлежат готическому Средневековью. В немецкой атмосфере «прочно удержалось состояние умов, характерное для последних десятилетий XV века, истерия по умирающим Средним векам, что-то сродни скрытой духовной эпидемии, тайного союза немцев с демоническими силами». Этот мотив проходит через все содержание «Доктора Фаустуса», посвященного, по сути, пакту Германии с дьяволом в 1933–1945 годах. «Сатанинская сделка, имеющая целью завладеть всеми сокровищами мира, захватить власть над ним, пусть даже на короткое время, пусть даже ценой спасения собственной души, кажется мне самым типичным проявлением немецкой натуры». Когда Гитлер объявил, что война может закончиться либо уничтожением Германии, либо Великобритании, он сказал также, что вопреки мнению сэра Уинстона Черчилля уничтожена будет именно Британия, и попросил сэра Уинстона на этот раз – только на этот раз – поверить ему, ибо он говорит теперь как пророк. Но как мог вестник дьявола быть истинным пророком?
Политическая катастрофа Германии началась с Лютера. Сказав это, мы не имеем намерения вмешиваться в вековой, до сих пор не утихший спор между католиками и протестантами, как не собираемся давать оценку деяниям Лютера. Уместно будет лишь сказать, что немецкие католики убеждены в том, что без Лютера история Германии была бы иной, а ее судьба – счастливее.
Эразм писал Лютеру 30 мая 1519 года, что вежливостью и обходительностью можно достичь большего, чем насилием и ненавистью. Но Лютер не внял увещеванию. Десять лет спустя Эразм сказал: «Когда вы станете свидетелями потрясающих мир катаклизмов, вспомните, что Эразм предсказал их». Через двести пятьдесят лет Гете констатировал по поводу Французской революции: «То, что когда-то делал Лютер, Франция делает сейчас, в наше беспокойное и трудное время. Она подавляет миролюбивую культуру». Эти слова, говорит Томас Манн, показывают, что в XVI веке Гете был бы на стороне Эразма. Манн соглашается с обоими. После разгрома Гитлера Томас Манн дважды, с горечью, граничившей с отчаянием, повторил, что «если бы Лютер не восстановил церковь», то Германия избежала бы Тридцатилетней войны, религиозного раскола, истребления значительной части населения, культурной и политической катастрофы. За несколько десятилетий до того, как были написаны эти слова, романист Вильгельм Раабе в своем рассказе о Германии XVI века сказал: «Раскол германской нации стал благодеянием для мира, но несчастьем для нашего отечества».
