— Потому что знаешь и так.
— Не знаю!
— Может быть, позабыл?
— Не знал никогда!
Она посмотрела на меня пристальным взглядом.
— А как же в Хертогенбосхе? Разве не в день моего рождения ты проник в особняк? И разве не жёлтые крымские розы ты бросил к моим ногам? И ты поздравил меня. Значит, ты знал, что это день моего рождения.
— Тебе надо успокоиться, — сказал я. — Выпей ещё немного. Коньяк расслабляет.
Она поманила меня пальцем. Я подошёл, наклонился.
— Так говори, когда же мои день?
— Угадать?
— Говори.
— Ничего не могу придумать, кроме того, что мы с тобой родились в один день. Семнадцатого сентября.
— Ну вот. А ты говорил, что не знаешь.
— Шутница моя…
……………………………………
……………………………………
……………………………………
Мы лежим, обнявшись. За окном снова снег. Полощутся белые нити. В комнате посветлело. Её тонкое узкое тело. Запах волос. Мы лежим неподвижно. Мы одно существо. Мы появились на свет в один день. В один день мы исчезнем. Какое безмолвие. Не хочется говорить. И не нужно слов. Только снег за окном. Только её дыхание.
……………………………………
……………………………………
Наступили мокрые холодные дни ноябрьских празднеств. Вера Петровна позвонила из Москвы и сказала, что приедет дня через три. Я не решался спрашивать о делах. По главной площади, в центре которой всё ещё высился монумент Вождя, двигались колонны демонстрантов. Из громкоговорителей вырывались лозунги, разобрать их было почти невозможно. Сипело, хрипело, лаяло. Слова пропадали, различался только крикливый тон. Хмурый Вождь молча рассматривал демонстрантов и, казалось, сердился. Был он уже не в чести, но ещё не в опале. Одни до сих пор поклонялись ему, другие вслух проклинали. У его каменных сапог лежали сегодня чахлые цветочки, а раньше их были целые груды.
Я пересёк площадь вместе со школьной колонной и увидел Поэта. Он стоял, заложив руки за спину, вскинув голову и глядя поверх трибуны в серое небо. Я ринулся к нему как бы с неотложным вопросом, а на самом деле чтобы улизнуть из колонны. Присутствие Лесты, бредущей в толпе, жгло сознание. Я сам упросил её прийти в этот день. Её отчуждение становилось слишком заметным, краем уха я слышал реплику Маслова: «Арсеньеву пора разобрать». Мог ли я остановить этот нарастающий вал?
Поэт приветствовал меня лёгким кивком и сразу сказал:
— Знаешь, кто пожаловал? Такой-то. — он назвал фамилию писателя, находившегося в почёте и славе. Поэт иногда обращался ко мне на «ты», и это мне льстило.
— И знаешь, этот… — тут я услышал крепкое слово, — хочет со мной объясняться.
